соколах. Но и этого мало. Стали они вообще птиц привозить. В том числе райских.
– Кого? – спрашивает Верка, уже немного сомневающаяся, не впала ли Мокеева в маразм, хотя раньше за ней отклонений не наблюдалось. Всем бы, как говорится, такой ясный ум.
– Райских птиц. Да всяких птиц! Всех, какие есть в мире. Но они стали дохнуть. Тысячами! А если приплюсовать тех, что сдохли еще в пути, в чемоданах, то вообще получились кучи. Мусорные кучи райских птиц. И над ними тучи ворон. А тут еще детки из Горок-10 стали туда лазить, там ведь перышки цветные, вот власть и испугалась птичьего гриппа. Гриша поехал с проверкой. А там на ферме сын президента. Хоть и страна его небольшая, степная и бедная, но все-таки сын президента. Пободайся-ка с ним.
– Мусорные кучи из райских птиц! – завороженно повторила Верка. – Наверное, это красиво?
– Из дохлых-то? Очень красиво.
Мокеева засмеялась.
– Да он, Вероника, поиграется в свою соколиную охоту, да и распродаст всю эту страусиную ферму под коттеджи. А колхозники остались с носом. Это уже ясно… Вот с Гришей пока неясно…
Мокеева задумалась.
– Почему все так за эту Рублевку цепляются? – спросила Верка.
– Да они же из коммуналок и без коммуналок не могут, – сердито сказала Мокеева. – Жмутся друг к другу, хамье. Как будто в Подмосковье мало хороших мест! Да из этих Горок-10 сроду не доедешь. Я из Барвихи-то доехать не могу – дорога вечно перекрыта, а уж они-то на двадцать километров дальше… Здесь, Вероника, селились потому, что климат хороший. Сосны и песок. Не в престиже дело – в удовольствии. Это нынешние не понимают в удовольствии, а живут, как престиж требует. Требует он дерьмо есть, они дерьмо едят. Требует на проститутках жениться – они на них женятся. Они и сосны-то повырубили, чтобы дома понастроить. Идиоты! Какой тогда смысл здесь селиться, если без сосен? Но им что хочешь можно скормить. Раньше хоть как-то можно было до порядочности достучаться. Хоть какая-то логика в людях была. Сейчас они вообще тупые. Чем живут? Я у своего зама спросила как-то: ты для чего работаешь? У тебя мешки денег, пять квартир, восемь домов, он, Вероника, светильники из Гонконга привез в дома, знаешь, сколько? Нет, ты мне скажи, сколько ты думаешь?
Верка улыбнулась, прихлебывая чай.
– Три тысячи двести одиннадцать! – торжественно сказала Мокеева. – Хочешь верь, хочешь нет. Сорок три унитаза! Это нужно сорок три жопы, Вероника. При этом срет он на работе, потому что дома не бывает. Деньги зарабатывает. Уже с пятой женой в разводе, все дети без отца. Он нормальный человек? Он мне сказал, когда я отказалась его бумажки подписывать: «Вы странная женщина». Я так смеялась! Я странная, а он с сорока тремя унитазами – нормальный. Во, какая теперь логика.
– Ваш заместитель не умеет жить, – сказала Верка.
– Не в этом дело. Он думает, что деньги – гарантия. Материалист хренов. Есть деньги – жизнь застрахована. Но это ведь не так. Деньги ни при чем. Жизнью другие законы управляют…
– Какие? – спросила Верка.
– Да я откуда знаю? Но уж не материальные точно.
– А вы верите в чудо?
– Не знаю. А ты?
– А я верю. Я до сих пор помню, как вы меня… Раз! И за один день жизнь изменилась.
– Я, Вероника, одного человека знала из твоего города… Мой муж уже в могиле, так что можно и признаться… Любовь у меня была такая, что хоть святых выноси. Накрыло с головой.
Верка с изумлением смотрела в лицо семидесятипятилетней женщины: оно было старым, и странно было, что его губы шевелятся в такт словам о любви.
– Я ведь из приличной семьи: все тихо, чинно, спокойно. Ужины под абажуром, мамуля, вышедшая замуж за старого генерала. Потом жених-дипломат. Ручку целует… А тут приезжает по обмену опытом – дикарь. Ну, дикарь, Вероника! Обезьяна! Но как он в меня вцепился! Он мне каждый пальчик на ноге целовал, когда мы с ним были ночью… В родительской квартире… Он меня все шоколадом кормил, я сильно шоколад любила. Лицо потом горело несколько дней, это аллергия была, но мне казалось – от стыда. Я тогда поняла, как это бывает. И почему за это убивают… Да… А потом я испугалась… Это было из другой жизни. Я в другой жизни буду такой, не в этой. Он приехал в командировку, сразу ко мне. Позвонил в дверь, я открыла: стоит с мешком «Кара-Кума». Но я головой помотала: все. Он понял. Так и ушел с этим мешком, как Дед Мороз… Только одна конфетка выпала… Когда я увидела, что ты из того же города, мне захотелось тебе помочь. Вот тебе и чудо.
– Ну и ну, – сказала Верка. – Вообще-то, у нас был один директор, он любил рассказывать, что спал с видом на Красную площадь. Не он ли?
– Дело прошлое, – отмахнулась Мокеева. – В моем возрасте уже и стыдно о таком говорить.
…Трудные времена остались в Веркиной памяти замечательным временем.
Временем мечтаний.
Раньше она как-то не очень этим баловалась, все-таки мечтания – это функция свободной башки. Сродни творчеству. Теперь у Верки башка была свободна, и она предалась созданию бесконечных историй, одна радостнее другой.
Что открывается дверь машины… И ей говорят: «А мы вас обыскались! Да с вашим опытом»… И везут ее в загородный клуб небывалой роскоши. Там нужен снабженец. Служебная машина, то да се, а дочь, говорят, журналистка? А нам нужно возглавить рекламную службу, мы ищем, ищем, но все какие-то… Жадные… Ваша дочь не жадная? Она приличная девушка? Вы даже не представляете, насколько.
Мелковато.
Пусть владелец этого клуба заехал. Познакомились, он поражен. И немного смущен при этом: кричащая роскошь клуба, видно, что они-то из другого теста. И у них-то в загородном доме большой портрет маслом, это знаменитый врач, наш дедушка. «Книжные полки, как на картинах про Ленина, – говорит владелец. – А это у вас тоже Ленин? В парке?». «Вы знаете, мы и это принимаем, должна быть преемственность. Вот как в этом доме. Нет плохого прошлого, хорошего прошлого, все равноценно. Прошлое равно будущему – так говорила моя первая любовь, философ и писатель Павел Штальман. У прошлого столько же возможностей, сколько и у будущего. Экстравагантно? Он был экстравагантным, вы правы, иного я бы и не полюбила. Он говорил, что и прошлое, и будущее сходятся к нашей сегодняшней точке по миллионам путей, и скорее напоминают корни и крону дерева».
Хорошо вести умные разговоры, попивая чай на старой даче.
