в кухню. Проведя весь день на трескучем морозе, он продрог и проголодался как волк. Он уже предвкушал холодное жаркое. А может, Марта даже подогреет его.
— Марта? — тихонько позвал он, помня о ее пугливости.
Служанка не отвечала. Она стояла на коленях перед стулом и казалась погруженной в молитву. Перед ней, на сиденье, стоял складень с образами Иисуса, маленькая золоченая вещица.
— Марта!
— О Боже, Боже! О Боже, хозяин!
— Я опять тебя напугал? Что это у тебя такое?
Марта засопела и разжала молитвенно сложенные руки.
— Карманнай алтарек, хозяин. Теперича он всегда при мне. Кажнай раз могу помолиться, что тебе в церкови. О Боже, Боже, ужасть-то какая!
— В последнее время ты стала такой набожной, Марта. То Мадонна-Заступница, то карманный алтарь. Раньше ты такой не была. — Мысли Лапидиуса снова обратились к земному. От одного воспоминания о жарком у него потекли слюнки. — Можешь подогреть мне свинины?
— Ужасть-то какая, хозяин! Наш колодезь, колодезь на дворе! Его стравили!
— Что? — Лапидиус забыл о жарком. Колодец представлял собой большую ценность. У кого имелся собственный, тот не зависел от общедоступных источников. Для Лапидиуса наличие собственного колодца было весомой причиной при выборе дома, потому что чистая вода часто использовалась в его экспериментах. — Отравлен, говоришь? Наш прекрасный колодец?
Марта сложила складень и спрятала его под передником:
— Ужасть, хозяин, уму непостижимо! А я-та давеча не заметила, набрала ведерко да и оставила стоять, к Трауте надось было. Траута, энто жена Ханзекена Шотта с того конца улицы, рецептик у ней взять, кролика с клецками хотела сготовить, а клецки у ней знатные, почитай ни у кого таких нету, ее-та нипошто не развалятся, вот я и…
— Марта, давай к делу!
— Ага, хозяин. Вот значится, вернулась я, а тут котишка мертвая валятся. Прыгнула, видать, на ведерко, испила водицы, да и дух вон. Так и лежит, бедняжка. Стравлен колодезь-та, хозяин, истиннай Бог, стравлен. А уж как справна котишка-та, кругленькая, полосатенька, токо чья, никто не знает. Траута и та не знает. О Боже, Боже, хозяин, ужасть-та кака! Можа, вы эту котишку признаете?
Лапидиус уже не слушал Марту. Ему разом стало ясно, что покушались на него и Фрею. И на Марту тоже. И тем, что остались живы, они обязаны маленькой кошечке, захотевшей попить. Что бы все это значило?
Он стал рассуждать логически. Конечно, могло быть случайностью, что чья-то кошка забежала на его двор попить. Но возможно, что кошку специально подбросили и позаботились о том, чтобы она попила и умерла. Второе ему казалось вероятнее, поскольку никто из соседей не знал животного. Он вздохнул. Если так, то это скорее предупреждение, чем покушение на его жизнь. Пришлось признать, что угрозы ему и его жилищу все множились. Только он не даст себя запугать! Не оставит охоту на Filii Satani! Сегодня он решительно сел им на хвост, теперь ему было известно, где они собираются на шабаш, где убивают при свете костра и факелов. Там надо их и застигнуть. Легко сказать, да трудно сделать — он ведь один против троих. И помощи ждать неоткуда. Да и от кого?
Лапидиус почувствовал, что его ноги все больше замерзают. Холод с пола безжалостно забирался ему под чулки.
— Марта, принеси мои домашние туфли и подай жаркое. Подогревать не надо. А пока я ем, сходи к колодцу в конце улицы и принеси свежей воды. Мне потом надо будет посмотреть Фрею. Может быть, она захочет пить. Дай ключ!
— Дак он в стене, хозяин, как было велена. Я жа не беру его, коли вы не спите, и щё…
— Ладно, ладно, дай мне ключ… Спасибо. Как Фрея, в порядке?
— Ага, хозяин, нее, хозяин, бедняжка кричала от боли, да щё как! Дак я сготовила ей питье из ивы, старое-та вчерась все вышло. Вроде как полегчало. Вот откушайте, хозяин, а я побегла к колодцу, рада сил нет, что вы дома, пужаюсь одна-та, вона ведь опеть эти две… ох… ах…
Лапидиус, который тем временем удобно устроился за кухонным столом, навострил уши.
— Что? Две свидетельницы? Они снова были здесь, после того как приносили тебе пряжу?
Марта покраснела как рак.
— Нее, нее, хозяин, я… я…
— Кёхлин и Друсвайлер приходили тебя расспрашивать? Они тебе угрожали? Поднимались наверх к Фрее? Это они отравили наш колодец? Отвечай!
— Не-е, хозяин, о Боже, Боже, я… я…
— Отвечай! Это важнее, чем ты думаешь!
— Я… я скорехонько сбегаю за водицей.
После трапезы, обретя новые силы, Лапидиус еще не один раз пытался что-нибудь вытянуть из Марты, но служанка была нема как рыба. Он ласково увещевал ее, говорил с ней необычайно строго, даже пригрозил, что им придется расстаться. Напрасно: Марта стояла насмерть.
В конце концов он сдался. Отослав ее спать, он зачерпнул кружку воды и запил ужин.
Вода с Бёттгергассе оказалась не такой вкусной, как в его колодце, но выбора у него не было. Он заново наполнил кружку и поднялся наверх к Фрее. Маленькая масляная лампа перед дверцей камеры лила свой свет. Она показалась ему источником вечного огня. В ее мягком свете он увидел, что пациентка спит.
— Спи спокойно, — пробормотал Лапидиус. — Скоро твои мучения кончатся.
Он подтащил сундук и сел. Уходить не хотелось, близость Фреи была ему уже необходима. Вскоре глаза его стали закрываться, он спустился к себе, оставив кружку на сундуке возле дверцы. Если Фрея захочет пить, сможет дотянуться до нее через окошечко.
Обойдя дом и пододвинув тяжелый ящик с каменными образцами к входной двери, он уселся в любимое кресло.
Надеясь, что этой ночью будет спать крепко.
ШЕСТНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ ЛЕЧЕНИЯ
Ее пробирала дрожь. Она сотрясала все тело, начинаясь где-то у век и кончая пальцами ног. Фрея попыталась повозиться, но дрожь осталась. С трудом она подтянулась к окошечку. Утро уже настало. Уже угадывались очертания сундука, на котором обычно сидел Лапидиус. Сегодня сундук стоял у самой дверцы. А на нем кружка. Внезапно она ощутила сильную жажду. Есть ли в кружке вода? Она собрала последние силы и просунула руку в окошечко. Ухватив кружку за ручку, осторожно потянула ее к себе, в темноту. В кружке и вправду была вода, потому что несколько капель пролилось. Проклятый озноб! Она немного отпила, прополоскала дурно пахнущий от тягучей слюны рот, а потом жадными глотками осушила кружку до дна. Кружка выпала у нее из рук и со стуком упала на пол.
На питье ушли ее последние силы. Но, слава богу, дрожь унялась.
