Злость вспыхнула солнечной вспышкой — и погасла. Не злость погасла — сила. Слезы полились градом, застилая обзор. Я только и успевал выставлять блоки, все мои удары уходили в молоко. Мощный удар по бедру посадил меня на колено, я ушел кувырком, предвидя атаку.
— Остановите бой! — орал Тирликас. — Вы что, не видите, что у бойца поражены глаза!
Услышав этот крик, Барик попер в атаку, пока бой и правда не остановили. Воспаленные глаза видели лишь размытую фигуру. Я запаниковал, но быстро взял себя в руки. Единственный шанс выиграть — подпустить его ближе и уйти в клинч…
— Лоу! — заорал Витаутович.
Я попытался схватить ногу противника, которую не видел, но получил по корпусу и упал, закрылся. Твою мать! Похоже, выдохся. Удары посыпались градом.
Сдаться? Хрена! Барику — не проиграю. Вспыхнуло мое второе солнце, и я внутренним взором увидел Барика — словно смотрел через тепловизор. Собрал все силы и двумя ногами ударил его в голени. Есть! Барик пошатнулся, но устоял.
Вскочив, как на пружинах, я взял его в клинч, отбил удар коленом в солнышко. Сила начала угасать. Пока не потерял преимущество, я пробил блок, выписывая крюк в висок Барика. Он покачнулся, его повело в сторону.
— Минута! — орал его тренер. — Не спать!
Меня тоже повело. Перед глазами потемнело. Хотелось отрезвить себя пощечиной.
— Блок! — крикнул Витаутович.
Я закрылся, выставив согнутую ногу. Вслепую провел крюк и сразу же апперкот. Удар лишь откинул Барика назад, и он поймал меня на противоходе прямым в голову.
Затошнило. Закружилась голова.
И снова я взял его в клинч. Теперь — сделать подсечку. Скользнуть назад. Запрыгнуть на спину, как и в прошлый раз, повалив кувырком из последних сил. Получилось наполовину. Барик упал, но не так, как мне хотелось бы, а набок. Я попытался обвить ногами его шею, но он наклонился, пряча голову. Однако в захват попали обе руки.
Вслепую я схватил ближайшую и выгнул что есть мочи.
— Сука-а-а! — заорал Барик.
Он терпел, извивался ужом, меня швыряло по полу.
— Невероятно! Какой красивый рычаг локтя! — комментировал ведущий.
Рычаг локтя? Это он про армбар?
Хрустнул сустав. Взвыл Барик. К нам бросился рефери и остановил бой, отшвырнув от меня Барика, который не угомонился, бросился ко мне и принялся меня пинать, матерясь и подвывая, но я схватил его за ногу и повалил. Набежали охранники, оттащили его.
Я распластался на мате. Пот лился в глаза, вымывая перец.
— Вот это бо-ой! — Из фонового гула прорезался голос ведущего. — Сокрушительная победа Александра Нерушимого!
По спине похлопали, и по лицу заструилась вода.
— Ты молодец, Саня! — проговорил Витаутович. — Ты сделал невозможное.
— Глаза, — прохрипел я, умылся и напился одновременно.
Мир расплывался и качался. Голос ведущего то отдалялся, то приближался.
Витаутович помог мне подняться.
— Стоять сможешь?
— Да. — Кивок отозвался пульсирующей болью в голове.
Я нашел в себе силы вскинуть руки и поприветствовать публику, потрясая кулаками над головой. Слезы все катились, и картинка то прояснялась, то становилась мутной. Уровень адреналина упал, и разболелись отбитые ребра, предплечья.
Черт, а у меня еще один бой! Если противник будет в таком же состоянии, финальный бой будет напоминать обнимашки и похлопывания.
Рефери поднял мою руку, а ведущий взревел:
— Победу одержал Александр-р-р Нер-рушимый! Давайте поддержим аплодисментами этого бойца!
Грохот, хлопки, свист и выкрики обрушились на меня, спровоцировав приступ головной боли. Смахнув слезы, я двинулся к выходу из клетки, приветствуя ликующих зрителей. Витаутович тотчас подставил плечо.
Шел я неторопливо, стараясь вобрать обожание толпы, как аккумулятор — заряд.
Витаутович отвел меня в санчасть, где я наконец лег, расслабился и предоставил себя рукам медиков. Глаза промыли, и оказалось, что вижу я только правым, левый заплыл.
Кудрявая женщина-врач подняла мне веки, посветила в один глаз, во второй, велела мне сесть, похлопала по коленке, проверяя рефлексы, потом подключила какие-то датчики, и я увидел свое прозрачное тело на экране.
— Так чтобы серьезных повреждений… — Она задумалась, потирая подбородок. — Нет. Ушибы мягких тканей. Несколько гематом.
— Сотряс? — спросил я, чувствуя такую усталость, что не смог договорить.
— Не вижу. — Она вздохнула и посмотрела с сочувствием. — Можешь продолжать драться. Выпить энергетик — и в бой. Но я бы не советовала.
— А кто противник? — спросил я у Витаутовича.
Тело понемногу оживало. Я ощутил жжение и, морщась, стянул перчатки. Кожа покраснела, небольшие волдыри лопнули.
— Можно руки обработать?
Медсестра, миловидная женщина лет тридцати, сидевшая за столом и заполнявшая бумажки, бросилась ко мне, уставилась удивленно.
— Это что? Это вы так стесали, когда били?
— Химический ожог, — резюмировала врач, — скорее всего, подсыпали в перчатки негашеную известь.
— Зачем? — удивилась медсестра.
— Чтобы драться не мог. — Врач посмотрела на меня с материнским теплом и обратилась к медсестре: — Кто-то очень не хотел, чтобы мальчик выиграл. Так что забирала бы ты, Аня, Мишку с этого бокса.
Медсестра обработала мои руки чем-то маслянистым, принялась бинтовать вместе с пальцами.
— Нет-нет, — остановил ее я, — у меня еще один бой! Пальцы должны быть свободны.
Она замерла, посмотрела на меня, как на раненого бойца, собравшегося кидаться на амбразуру, молча переделала повязку. А я подумал, что зря вообще все это затеял. Огреб по самое не хочу, кучу врагов нажил. Не приблизился ни на шаг к сильным мира сего, скорее наоборот. А Гришин, насколько я понял, и с футболом может подгадить. Ну а если так, придется переезжать в регион, где никто меня не знает.
У Витаутовича зазвонил телефон, он окинул взглядом кабинет и проговорил:
— Саня, подожди здесь, я сейчас.
Из-за двери донеслось его бормотание. Я закрыл все еще пекущие глаза. То есть глаз. Сел на кушетке, опершись на стену. Медики страстно хотели, чтобы симпатичный мальчик, то есть я, завязывал с этим бестолковым делом.
Бормотание Витаутовича стало возмущенным. Он едва ли не перешел на крик. Потом успокоился. Наверняка у него был важный разговор. Возможно, касающийся меня. Но, как я ни силился, не разобрал ни слова. А когда Лев Витаутович вошел, я попытался понять, чего он хочет, и услышал уже знакомые помехи.
Протянув мне жестяную банку с каким-то напитком, он проговорил:
