меня в этом деле немного стало проку.
— Когда оте… когда ард-риаг вернётся в сознание и хватится меня, что ты станешь делать, как оправдаешься, защитишься?
— Об этом моя забота, — отмахнулась Блодвен и продолжила с задорной усмешкой: — А ведь забавную загадку я задала ему, как думаешь? Укажет ли рассудок на ту, что годами истово ненавидела падчерицу?
Я коснулась осклизлых стен и отдёрнула руку. Медлила со словами.
— О том и вопрос. Блодвен, отчего ты спасла меня?
Мачеха обернулась ко мне. В факельной полутьме горячо и остро сверкнули глаза.
— А разве я тебя спасала?
Я потерялась с ответом, так странно прозвучали её слова.
— Так кого же? — жалко улыбнулась я. — Ведь не себя?
Блодвен рассмеялась, коротко и безгласно. Вскинула голову и вновь ожгла прежним взглядом.
— Где же тут ошибка? Случается и так: спасла себя, наконец. Уж и не чаяла, а всё ж спасла, семь лет спустя.
Хладный камень толкнулся в плечо. Сделалось дико от слов Блодвен. Я запру их в шкатулку памяти, чтобы когда-нибудь после, когда отгремят грозы и отбушуют шторма, замкнувшись в тихом пристанище, вынуть и перебрать их, отделяя зёрна смысла. Когда-нибудь, но не теперь.
— Ты не ответила. — Моя рука судорожно сжалась в ладони Блодвен, а слабый голос вовсе потух. — Зачем мы здесь?
— А то трудно догадаться! — сердито выговорила она, но я догадалась: то на себя досадовала, что среди волнений и суеты позабыла упредить о главном. — Как бы искусно ты ни лгала, неопытна меня провести, во лжи я лучше твоего разумею, а, значит, и правду о вас вижу.
Ослабев, я оступилась во тьме. Надежда силою своей дарует жизнь, но случается и так, что, когда удар следует за ударом, внезапная надежда может убить.
— Но как?.. ведь он… — и смолкла, бессильная произнести роковое слово.
— Мёртв? — довершила за меня Блодвен и нахмурилась, домыслив очевидное: — Это он тебе сказал? — В довершении к тому Блодвен произнесла слова, которые женщина её положения не должна была не то что говорить, но и знать. Дав выход гневу, мачеха ободряюще сжала мою ладонь и заверила: — С безумца станется со злым умыслом сказать тебе так — жестокость в его обычае. А, может, ты сама неверно истолковала его бред. Я вызнала, подкупив кое-кого из стражи: наёмник был жив совсем недавно. Супруг мой давал прямой приказ, злость его велика, а ярость изобретательна.
— Что я наделала!..
Блодвен проницательно смотрела на моё отчаяние.
— Догадываюсь, чем вы прогневали безумца. Совсем не отцовская ревность разбила оковы рассудка.
Слова мачехи отзывались во мне новым потрясением. Не успев постичь гибели любимого, узнала, что он, вероятно, изранен, но жив. Однако же, если надежда обманет, если межою посреди жизни и смерти пролягут мгновенья — вынести ли это слабому сердцу?
Стэффен сделал знак остановиться.
— Я что-то слышал.
Я же забыла и о дыхании, но, сколько ни вслушивалась, до багрового мельтешения перед глазами слышала лишь шум крови в висках.
— Молодчики ард-риага из штанов выпрыгивают поквитаться за товарищей. Быстро не убьют, — в четверть голоса уверил Стэффен. — Парень будет последним подлецом, если наши хлопоты окажутся напрасными. — Эта его шутка получилась на редкость несмешной, настолько, что я бы расплакалась, если бы мне не было так плохо. Стэффен посулил уж вовсе без смысла: — Тогда я его сам убью.
Нагнав бастарда и едва не уперевшись ему в спину, мы стояли в тёмной нише у подножия спуска. Последний его поворот, единственно видимый, наклонно уходил вверх. Идти дальше казалось ещё страшней, от основного хода кротовыми лазами ответвлялись узкие отростки.
— Затаитесь и ни шагу, — всегда выразительный голос «пасынка» утратил всякий оттенок, став холодным и тусклым, как старая сталь.
Я не ответила бы, даже будь на то желание: от понимания того, сколь многое решится за эти минуты, замкнуло речь. Блодвен сдержанно кивнула и требовательно протянула руку.
Стэффен с мгновение раздумчиво смотрел на спокойно ожидавшую молодую женщину, точно взвешивал её на невидимых весах, а после, не меняя выражения, снял с пояса продолговатые ножны — не то длинный нож, не то короткий меч, но нечто среднее, как раз под женскую руку. Если рука эта, разумеется, к тому привычна.
Блодвен выдвинула лезвие, обхватив рукоять уверенно и без суеты. Стэффен одобрительно хмыкнул и растаял в темноте.
Потянулись мгновения ожидания. Привалившись к липкой стене, я стояла ни жива ни мертва. Блодвен рядом казалась статуей воплощённого спокойствия, и ладонь, держащая оружие, не дрожала. Едва ли ей была так уж безразлична участь Джерарда и Стэффена, да уж, если на то пошло, и своя собственная. Но, увы, сердце моё было сработано из куда как менее прочного материала, нежели у мачехи.
Спустя какое-то время — я совершенно перестала понимать, сколько мы простояли так, замерев в молчании — Блодвен едва-едва переменила положение, левая её ладонь легла на ножны, готовая обнажить разоблачительный блеск. Неведенье сделалось чувственно ощутимым. Стэффен ли то возвращался, и с какими вестями? Или безрассудный бастард сам угодил в руки «молодчиков ард-риага», а те, разъярённые запретом убивать наёмника, не стали учтиво расспрашивать, чей он сын?
— Наконец!.. — вырвалось у Блодвен, знать, выдержка мачехи всё же имела пределы. — Вы одни?
— Верность женщины! Кого иного ты ждала, прекрасная? — коротко хохотнуло из тёмного марева голосом бастарда, а вслед за тем соткались очертания двоих мужчин.
Мутный свет облекал их так, что узнать можно было лишь по движениям и походке, но Блодвен не ошиблась. Я же едва отличала сон от яви.
— Джед!.. — вырвалось задавленным криком, и, забыв обо всём, я выбежала из укрытия. Точнее, мне так казалось — выбежала. На самом деле я едва переставляла ноги.
— Умерь пыл, — остерёг Стэффен.
Джерард сам обнял меня, и тогда, уверившись, что он живой, что он горячий, настоящий, не тает призраком в моих руках, — только тогда я расплакалась.
— Джед, я…
— Ничего не говори, — глухо произнёс он. — Не вспоминай, забудь. Ничего не было.
— Не было, нет… — кивала я, готовая со всем согласиться, во всё поверить. Прикасалась, гладила и не могла прекратить, и замирала от страха причинить боль самым лёгким движением. Как сильно он ранен? Было сложно что-либо разглядеть, а на плечи Джеда наброшен был длинный балахон; пальцы колола грубая ткань. Его запястья охватывали оковы, свисали разбитые звенья.
— Уж на что я парень даровитый, а вот кузнечному делу не обучен, — не без издёвки повинился на это Стэффен. — Цепь разбил — и будет. Как выберетесь, найдёте мастера, невелика беда. — И едко прибавил: —
