– Леха, – в кабинет врывается счастливый Мальцев. Меня отрывают от пола и трясут в объятьях. Белые капли веером летят на расстеленную на полу газету, но здоровяк не обращает на них внимание.
Из комнат выбегают привлеченные шумом перемазанные краской ребята.
– Опускай обратно, черт здоровый, я же тебя сейчас заляпаю, – бормочу смущенно, глядя в счастливые глаза Сереги.
– Лешка, я тебе теперь по гроб жизни обязан, – басит верзила, поставив меня обратно, – ты был прав на все сто. У мамы выявили перитонит. Еще бы на час позже привезли, и все. Никто не мог бы помочь. А сейчас операцию уже сделали. Врач говорит, что все будет нормально. Спасибо, брат, я даже не знаю, как тебя благодарить.
– Ну и слава богу, – мое лицо расплывается в улыбке, – главное, что с Тамарой Федоровной все хорошо.
30 сентября 1978 года. Суббота
Металлический стук колес убаюкивает. Перед окном поезда проносятся одинокие деревья, столбы линии электропередачи, опутанные проводами, поляны, усеянные пожелтевшей пожухлой желтоватой травой. Сидящая напротив меня женщина нянчится с двухлетним ребенком. Рядом с ней бодрый старичок, деловито водрузив очки на переносицу и сощурившись, читает передовицу «Правды».
Я еду к деду. Мой дар опять проявил себя. Вчера, когда мы до блеска вымывали пол и красили стены зала, я, обессиленно растянувшись на деревянной скамейке, задремал. Видения, показывающие всю масштабность будущей катастрофы, огненным всполохом ворвались в сознание, выжигая мозг. Умершие от недоедания пенсионеры, кровавая вакханалия на улицах Москвы 1993 года, бездомные собаки, лижущие человеческую кровь на улицах Грозного, нищие дети с пробирающим до дрожи пронзительным голодным взглядом. События, факты и цифры опять прокручиваются в моем сознании яркими картинками, сжимая сердце ледяным холодом.
Сквозь полусон слышу обеспокоенный голос Мальцева: «Леха с тобой все в порядке», ощущаю, как меня трясет крепкая рука, возвращая в реальность.
– Да, Серег, все нормально, – выдыхаю я, открывая глаза. Вижу взволнованные лица ребят, склонившихся надо мною.
– Ты уверен? Ты же весь мокрый, абсолютно весь, – Потапенко щупает мою одежду.
Провожу рукой по взмокшему лбу. Подношу ладонь к глазам. Прозрачная лужица пота разбивается на струйки. Юркие капли бегут по предплечью и летят на пол. Футболка и штаны влажные, как будто я попал под дождь.
– Все нормально, ребят, просто прикорнул, и кошмар приснился, – мой голос еще хрипловат от пережитого.
– Ничего себе кошмар, – кипятится Вова, но Мальцев сжимает его плечо своей лапой, обрывая монолог.
– Ладно, мы пока закончим прибираться, а ты переодевайся, – говорит Игорь.
Парни, Вероника и Аня выходят из раздевалки, бросая на меня обеспокоенные взгляды.
Но мне уже не до них. Последние пазлы плана складываются в стройную общую картину. Все становится на свои места. Я понимаю: у меня совсем нет времени. Ждать до каникул нельзя. Встречаться с дедом нужно немедленно.
Все остальное происходит как в тумане. Переодеваюсь, прощаюсь с ребятами и иду домой. Сообщаю родителям, что хочу съездить на выходные к деду. Отвечаю на недоуменные вопросы. Да, желаю проведать стариков. Ужасно соскучился, и вообще считайте это моей блажью. После получаса споров родители сдаются.
Вместе с папой звоним старикам. Дед и бабка тоже растеряны, но одновременно обрадованы возможностью увидеть любимого внука. Отметаю осторожные предложения дождаться каникул, сообщаю, что хочу их увидеть как можно скорее. Договариваемся, что утром мы с отцом поедем на вокзал. Отец посадит меня на подходящий поезд или электричку, а потом отзвонится деду, чтобы встретили.
И вот я сижу в купе поезда, идущего в Москву. Грохочут колеса, за окном мелькают пейзажи, а я погружаюсь в собственные мысли.
Необходимо искать контакты с Машеровым и Романовым и другими честными и порядочными людьми в руководстве СССР. Только у них есть рычаги власти, дающие шанс изменить будущее и предотвратить грядущий развал Союза, умело подготавливаемый кукловодами на Западе и предателями внутри страны.
Сам я этого сделать не смогу. Нет никаких возможностей и шансов достучаться «наверх». Меня зафиксируют и уберут еще на подходах, при малейших попытках дойти до Романова или Машерова. Их гэбэшная охрана не дремлет. Андропову сразу станет известно о моих попытках. А уничтожить или арестовать и выжать меня «досуха» для него не представляет никакой сложности. А как источник информации я для ЮВА бесценен. Поэтому даже не буду пробовать лезть к «небожителям» самостоятельно.
А с помощью деда – уважаемого в армейских кругах генерал-лейтенанта – можно попытаться. Тем более что он хорошо знает Петра Ивановича Ивашутина – начальника ГРУ, и даже дружит с ним. И у меня имеются веские аргументы заставить Константина Николаевича поверить своему внуку. Немного волнуюсь, как он воспримет мои откровения, все-таки дед уже немолод, войну прошел. Может с инфарктом свалиться или попробовать придушить меня в запале. Те сведения, которые я собираюсь на него вывалить, не каждая здоровая психика выдержит.
Металлический грохот сменяется пронзительным шипением. Поезд замедляет ход. Появляется длинный ряд зданий и увенчанная высоким шпилем ступенчатая башня Казанского вокзала. Подхватываю сумку, вежливо пропускаю попутчиков и выхожу из купе. В проходе уже толкается народ с угловатыми чемоданами и набитыми вещами баулами.
Наконец, вместе с ворчливыми бабками с огромными сумками, галдящей молодежью, степенными семейными парами, колхозниками в кургузых серых пиджаках я продвигаюсь к выходу. Подаю пожилой женщине старый потертый коричневый чемодан, перевязанный лохматой серой веревкой, и, спустившись на железную ступеньку, спрыгиваю на асфальт.
Оглядываю платформу. Мой взгляд скользит по потоку людей, в поисках деда.
– Лешка! – в сознание врывается знакомый до боли родной голос.
Поворачиваюсь вправо. Метрах в пяти от меня быстро идет к вагону подтянутый мужчина лет шестидесяти пяти в темно-сером плаще, накинутом на черный костюм. Благородная седина серебрится на висках, в чуть выцветших голубых глазах сверкают веселые искорки, широкая улыбка преображает волевое и суровое лицо, превращая старого боевого офицера в деда, встречающего любимого внука.
– Деда, – горячая волна любви нежной пеленой обволакивает душу. В пересохшем от волнения горле набухает ком, мешающий свободно дышать.
Константин Николаевич снова жив, бодр и подтянут. А ведь в октябре 1991 года, я провожал его в последний путь, долго смотря в серое, похожее на маску оплывшее лицо, и не мог поверить, что его уже нет. И что я больше никогда не увижу его теплые внимательные глаза и не услышу энергичное «Здравствуй, внук».
Утыкаюсь в лацканы его пиджака, пряча повлажневшие глаза. Обнимаю родного человека, жадно вдыхая знакомые еле заметные нотки сандала и бергамота «Шипра».
– Леша, ты чего? – дед растроган и одновременно удивлен моей реакцией. Обычно я веду себя намного сдержаннее. Но тут не удержался. Да и кто бы из нормальных людей остался на моем месте равнодушным?
