У меня нет слов. У меня в голова лютая каша из мыслей, внутри всё клокочет от слишком уж противоположных чувств.
Саша пододвигает ко мне лекарства и чай.
— Я пойду, мое выступление раньше твоего, — он говорит очень тихо, будто ему это даётся болезненно, а потом возвращается и… обнимает меня.
Эти слова я сначала только представляю, и когда слышу — не верю.
Нельзя все сломать, а потом щёлкнуть пальцами и починить.
Между нами уже не стена, а мыльный пузырь.
Мы видим друг друга. Мы слышим друг друга, но что — то всё ещё не так — неправильно, неловко.
Наверно, так бывает, когда близкие люди всё портят и не знают, как дальше смотреть друг другу в глаза…
— Что ты чувствуешь? — у меня получается странный вопрос после его: “Я скучаю”, но не могу не спросить.
— Что с тобой чертовски сложно прощаться, — бормочет Саша.
Он отстраняется и внимательно смотрит мне в глаза.
— Твой голос вернулся, — целует меня в лоб, и всё-таки уходит.
Я остаюсь одна… в тишине, пустоте… каком-то расщепляющем душу одиночестве. Я так расслабилась, пока меня обнимал Саша, что накатывает безграничное ощущение “всё наладилось”.
Пробую голос, проверяю на сиплость. ДА! Голос вернулся.
От облегчения улыбку унять невозможно. Пусть у меня нет номера! И кто бы не подставил меня со сменой номинации — я должна ему сказать “спасибо”, а потом хорошенько треснуть по голове. Я знаю что буду читать, но не уверена, что это кому-то придётся по душе.
Глупые люди с дымом и романтикой подоконной…
За кулисами тишина: непривычная, мне незнакомая. Я никогда не выступала в этой номинации, и теперь чувствую себя самозванкой, которую пустили в такую недосягаемую касту, где приходится притворяться тем, кем не являешься.
Девчонки все из себя важные, с низкими пучками, в красивых строгих платьях. Парни в костюмах. Все сосредоточены, многие в наушниках, чтобы никто не отвлекал. А у меня даже нет с собой текста, и не отработана программа выступления. Свет, звук. ничего… Всё — экспромт.
Ника появляется, как всегда яркая и шумная, и на неё смотрят с жутким осуждением, мол, какая невоспитанная девушка портит обстановку.
— Я тут! Тут! Всё готово!
Она только что выступила и результатов ещё нет, но всё прошло прекрасно.
— Готова? — спрашивает она, а я киваю.
— Даже больше, чем можно было представить.
Ника улыбается мне слишком радостно, а из-за яркого макияжа, кажется неприлично красивой в этой серой массе.
— Там в зале сидят Валикова, Игнат и Саша! Предупреждаю, чтобы ты не рванула бить морды и была готова к встрече! — с важным видом шипит Ника, а я безразлично жму плечами.
В ДК несколько концертных залов, и чтецы выступают в малом, параллельно с ещё несколькими номинациями, потому обычно партер полупустой. Я не жду ажиотажа, но конкурс крупный, даже для такого скромного шоу, как “Авторская поэзия” — собирать двести человек — не особенно много.
Когда объявляют мой выход, я не нервничаю.
Один из работников сцены выносит табуретку.
Ника выходит и садится за рояль. Она такая счастливая и очаровательная в своём платье с пышной короткой юбочкой, что ей аплодируют, больше чем кому бы то ни было. Но Ника открывает крышку, разминает шею. Выдыхает… ждёт меня.
Выхожу из-за кулис и сажусь на табуретку перед микрофоном.
Джинсы и ботинки — вопиющая нескромность. Так не одеваются на такие конкурсы.
Даже рубашка не спасает, она на одно плечо и из-под неё виднеется лямочка шелковой майки.
Свет гаснет, пушка светит на Нику. Это Роня хозяйничает у световика. Ника жмёт на клавиши… играет скромное пятисекундное вступление, которое обрывается… словно недосказанное предложение.
Затем прячет лицо в ладони и наваливается на клавиатуру. Локти давят на клавиши, нестройные звуки отчаянным стоном на несколько секунд наполняю зал.
И только стихают:
— Глупые люди с дымом и романтикой подоконной…
Могут всегда закурить и молчать в дыму сигаретном Это так классно быть брошенной и влюблённой.
Любить любовью трагичной и безответной.
В тишине, после громких звуков, голос кажется сильнее, чем есть на самом деле. Теперь пушка светит на меня, и люди будто застывшие статуи, не сводят с меня глаз. Я случайно сталкиваюсь взглядом с Валиковой и вижу её искреннюю улыбку, которую никак не могу принять.
Пока, по крайней мере.
— И я посижу одна сейчас на подоконнике.
Жаль не курю, не пью, да и плакать не хочется.
И каждое утро буду искать тебя в соннике.
И каждый вечер звезду отправлять, полуночницу.
Ника снова оживает, и мой голос тонет в её импульсивной игре. Звуки болезненные, яростные, будто подруга рыдает. И зал вместе с ней переводит дух. Хороши мои стихи или нет, но они сейчас добираются до нутра каждого слушателя, а я собираюсь с силами.
— Кажется, мы с тобой так и не побеседуем.
Не проведём параллели, во всём не признаемся.
Потом всем друзьям с умным видом будем советовать.
Что любви вовсе нет, а чуть-чуть совсем не считается.
Знаешь, где истина? Я расскажу тебе.
Даже не в том, что тебя вижу всюду, как прежде.
Будь ты один, будь ты с кем-то или даже в толпе.
Меня не обманешь шёпотом, запахом или одеждой.
Я не ищу Сашу в партере, и стараюсь смотреть в одну точку.
Ника лениво перебирает одну за другой клавиши, словно делает это на автомате, и мы обе под светом прожекторов. Будто страдание и его несмолкающий голос.
— Глупые люди с дымом и романтикой подоконной…
Почему-то решили, что ждать и страдать — это модно.
Почему-то решили, носиться с собой, как с иконой.
Превращать свою боль в то что дорого и благородно.
Мои слова вызывают ропот в зале, люди посмеиваются и проговаривают их, а я принимаю это, как одобрение. Не запинаюсь. Ни разу не даю слабину и не показываю, как на самом деле волнуюсь.
Ника снова играет маленький отрывок из композиции, которую для меня выбрала, прежде чем я закончу выступление. Потом закрывает крышку рояля и разворачивается ко мне. Смотрит, будто ждёт. Я смотрю на неё. Она кивает…
