Падаю тут же, у куллера на скамейку, прикрываю глаза и. думаю.
Авторский стих.
Мне совесть не позволит прочесть что-то плохое. Но что? Я не готова читать это…
Очевидно, сидя с потёкшей тушью и закрытыми глазами, я просто экспонат для обучения. Рядом кто-то останавливается, очевидно, чтобы попрыгать на костях.
Но нет. Пришедший молчит, я прислушиваюсь к ощущениям: послать или проигнорировать?
Открываю на всякий случай глаза и сталкиваюсь с внимательным, тёплым взглядом Саши.
Великий, уперевшись руками в колени, склонился ко мне так, чтобы лицами быть на одном уровне. Он пугающе близко. Я отстраняюсь, размазавшись затылком о стену.
Саша — нереальное видение. Иначе почему загадочно смотрит и молчит?
— Ты меня пугаешь, — осипло признаюсь я, и тотчас прокашливаюсь.
Вот чёрт! Что с моим голосом?!
Почему говорю шершаво и тихо?
Голос сел?
Нет! НЕТ! Пришла беда откуда не ждали!
Может просто… нервы и холодная вода.
Я как рыба хватаю ртом воздух, но понимаю, что не могу ничего исправить. Горло сковало, там будто ком, который невозможно проглотить, и от отчаяния уже настоящие слёзы бегут по щекам.
— Тш… так только хуже будет, — бормочет наконец прекрасная статуя Аполлонова, делает ко мне шаг и начинает быстро вытирать мои слёзы бумажным платочком. — От слёз голос портится, — неуместно умничает он, а я свирепо смотрю в сторону.
Садится на корточки, невольно касаясь моих коленей руками, а потом начинает гладить меня по волосам, заставляет посмотреть на себя.
— Тш… Таблетки? Какие?
— Я… — опять сиплю. — Наверное. блин. “Гомеовокс”? — это кошмарно, но факт. Я звучу как дьяволица. Хриплая, вернувшаяся с пьянки в караоке дьяволица. Никаких тебе колокольчиков, серебром прокатывающихся в самые уши. Никакого бархатного тембра, ласкающего слух. Пропоица! Которая собралась вещать о любви и верности.
— Твою мать, — выдыхает Саша. — Давай начнём с чая, что ли? Какая ты по очереди?
Достаю телефон и ищу себя, но картинка расплывается из-за слёз, и Саша перехватив мобильный, изучает список сам. Находит мою фамилию в номинации “Автор — исполнитель” и считает время.
— У нас часов пять-шесть впереди. Тут перерыв ещё.
Я убито киваю.
— Соберись, что-нибудь придумаем, — заверяет Великий.
Я киваю снова. А потом вдруг начинаю истерично смеяться.
— Кошмар в том, что у меня нет номера, — точно курильщик со стажем выдаю я, и продолжаю смеяться уже из-за собственного голоса. — Это провал!
— Нет номера? — Саша хмурится, будто не верит.
— Меня кто-то переставил из одной номинации в другую, — жму плечами, словно меня это больше не беспокоит.
Саша кивает напряжённо, резко, а потом встаёт и тянет меня за собой:
— Идём. Нужно спокойное место, где мы тебя починим.
Гуляй шальная Императрица!
Саша заботлив и это сбивает с толку.
Сгонял в аптеку, раздобыл чай, мёд. Сделал всё, что было можно, и я не могу понять, как мне себя вести.
Странно — сидеть и смотреть, как Александр заваривает мне пакетик шалфея, кладёт туда мёд, тщательно всё перемешивает, будто я сама не в состоянии.
Мы с ним нашли свободную гримерку. Она крошечная, и очень пыльная, явно давно используется только, как склад. Всюду высятся нагроможденные один на другой кресла из концертного зала. Стоит огромный сундук с пахнущим старостью тряпьем. А я сажусь в одно из одиноких кресел и кутаюсь от сквозняка в какую-то царскую мантию. Она показалась самой чистой из всего, забавно, но в комплекте шла корона.
Саша протягивает чашку. Ставлю ее на гримёрный столик, чтобы не обжечься.
— Спасибо, — киваю, а он изображает ужас.
— Не болтай! Нельзя, — зачем-то подмигивает. Совсем как прежде, по-дружески, почти флиртует. — Ммм, это даже интересно, — разворачивает стул спинкой вперёд, седлает его. — Вера молчит — я говорю!
Мне становится не по себе.
Его насмешка звучит, как угроза. И смотрит Саша так внимательно, будто изучает интересный экспонат.
А у меня ладошки потеют, нервничаю так сильно, что на второй план уходит даже чертов конкурс и отсутствие номера.
— Не бойся. Я не злопамятный, — тихо бормочет Великий и упирается лбом в спинку стула.
— Не боюсь, — шепчу и тут же делаю глоток чая. — Я не имею к тебе претензий… никаких!
— Почему? — он поднимает на меня глаза.
Жму плечами и грею замерзающие пальцы о чашку.
Между мной и Сашей расстояние всего-ничего, а я его хорошо чувствую. Он тёплый. Правильно пахнет. Я могу разобрать каждую незначительную ямку на его коже, и от желания коснуться его лица, покалывает в кончиках пальцев.
— Глупо, но я заигралась.
— Я тоже, — кивает он.
— Я не знала, чего хочу.
— Я знал, но… не мог остановиться.
— Я теперь понимаю, что эти мелочи для меня ничего не значат!
— Я… не могу смириться с тем, какой дурак! Каким дураком был, как оказался…
— Ты! Целовал! Валикову, — все-таки шиплю, хоть и утверждала, что злобы нет, и всё понято и прощено.
— Уверена? — Саша ставит стул на две ножки и наклоняется ко мне. Обхватывает мое лицо ладонями, прижимается к моему лбу. У меня перехватывает дыхание и хочется вечность так сидеть, но всё-таки слишком уж печёт в груди, чтобы выдержать хоть минуту.
Прикусываю губу, чтобы не сказануть лишнего, а Великий мило-мило улыбается:
— На фото не я, — шепчет, будто и его голос тоже сел.
— Лжёшь, — опустошенно брякаю.
— Или тебе так хочется думать?! — Саша не меняется в лице, не пытается играть, форсировать.
Он не врёт!
На мою голову обрушивается само небо, потому что на этом глупом факте строилась вся моя защита!
Вампир-Великий — нехорошо. Клара — почти мило.
Но простить за Валикову было реально очень трудно!
И вот… ничего нет! Нет Валиковой…
— На фото — Игнат, — продолжает Саша. — Всюду, где ты думала что нас двое — ты видела только затылок! И везде был Игнат! И Валикову целовал — он! Она вообще сменила флаги, когда Иванова тронулась умом по Историку и подралась с Соболевой. Даже переписку с ней вёл не я, а Игнат, и она была уверена, что влюблена в меня, пока не поняла, кто автор всей этой романтики… Они торжественно встретились в один момент и поклялись друг другу в вечной любви, а фото это… В тот вечер ты целовала Великого, после того, как была с Вампиром, а следом, была с Вампиром снова. Валикова — на твой стороне. И вчерашний номер… отчасти ее заслуга!
