Дочь Джеру, дочь Джеру, Кто там едет поутру? Пробил час, летит гонец, Ждут невесту под венец. Крепки мачты корабля, Верно сердце короля. Дочь Джеру, дочь Джеру Едет в церковь поутру.
Неожиданно Буджуни замолчал, и щетка у меня в волосах замерла, словно наткнувшись на колтун. Когда он так и не вернулся ни к пению, ни к расчесыванию, я открыла глаза и приподняла голову. Тролль уставился на серебристый перелив моих волос, видя за ним что-то, чего там нет.
Буджуни? — позвала я. — Что случилось?
— Птичка, ты когда-нибудь задумывалась, что это могло быть не проклятие, а пророчество? — спросил он туманно, наконец обратив ко мне взгляд.
О чем ты?
— О дне смерти твоей матушки. И о словах, которые она сказала тебе и твоему отцу.
Я с трудом сглотнула. Меня и без того тошнило, а из-за болезненных воспоминаний желчь поднялась к самому горлу.
— Возможно, матушка не запрещала тебе говорить, — продолжил Буджуни. — Возможно, она лишь пообещала твоему отцу, что ты будешь молчать, и велела беречь тебя, желая защитить.
Я недоуменно уставилась на него.
— Мешара не умела повелевать словами, как ты. Ее сила заключалась в другом. Она обладала даром предвидения, предостережения. Но не могла менять словами реальность.
Я непонимающе покачала головой.
— Эта девичья песня… матушка пела ее тебе. Она напомнила мне о Мешаре и о вещах, которые она знала. Знала, Ларк! — решительно повторил Буджуни.
Но моя мать не первая пела эту песню. Меня снова затошнило. Я не хотела говорить ни о маме, ни о дне, когда она умерла.
— Нет. Я этого и не утверждаю. Песня просто открыла мне глаза.
Я подождала, зная, что он пояснит свою мысль.
— Я слышал, что шепнула тебе матушка в тот ужасный день. Я боялся, что король нанесет второй удар, и попытался ее прикрыть. — Голос Буджуни надломился от душивших его горестных воспоминаний, и меня затопило своими и чужими эмоциями. — Ты помнишь, что она сказала тебе, Птичка?
Она велела мне молчать. Не разговаривать.
— Да, — шепнул тролль, кивая. — Она знала, что твой дар опасен. И велела обождать с ним до часа правды.
Часа правды?
— Ты же пользуешься своим даром теперь.
Тогда почему я не могу говорить?
— Вероятно… можешь. — Тон Буджуни сделался почти умоляющим, но я по-прежнему смотрела на него с сомнением. — Ты была маленьким ребенком. У тебя на глазах произошло нечто ужасное…
Я замотала головой, но он не остановился.
— Ты винила в случившемся себя. И начала бояться собственных слов.
Нет! Я не могу говорить, Буджуни. Думаешь, я не пыталась? Я не могу выдавить ни звука!
— Тсс, Птичка! — запричитал он, морщась и поглаживая меня по щеке. — Тише, тише. У бедного Буджуни сейчас взорвется голова.
У меня самой голова была готова взорваться. Я осторожно опустила ее на подушки и сосредоточилась на медленных глубоких вдохах. Через секунду тролль продолжил расчесывать мои волосы, словно беседа была окончена. Но меня слишком сильно тошнило, чтобы попытаться ее осмыслить, и что бы там ни думал Буджуни, я по-прежнему не могла говорить. Он снова принялся напевать, но на этот раз я к нему не присоединилась. Желудок постепенно успокоился, и тошнота отступила.
— Хотел бы я знать, что за слово ты подарила принцу в тот день… — пробормотал тролль.
Я не была уверена, что расслышала его правильно. Меня неудержимо клонило в сон, но на изнанке закрытых век все-таки вспыхнула картинка — воспоминание об огромном коне и черноволосом темноглазом принце.
Глава 29
РАЗБУДИЛИ МЕНЯ УЖЕ другие руки — руки, которые нежно перебирали мои волосы, — и янтарный взгляд, напомнивший, как быстротечно время.
— Я должен был дать тебе выспаться, — прошептал Тирас, — но слишком сильно соскучился.
В его голосе сквозило чувство вины, и я невольно улыбнулась. Однако выражение лица короля было далеко от веселья, и я первая потянулась к нему, чтобы стереть печаль поцелуями. Он ответил без колебаний, и некоторое время мы были потеряны для мира, пребывая за стеной ощущений и бессвязных мыслей.
— Многое нужно сделать, — наконец произнес Тирас, отстраняясь.
Я вздохнула, всем сердцем ненавидя эти слова — и еще больше ненавидя тот факт, что на самом деле он жаждет остаться здесь, со мной, в уютном полумраке нашей спальни. Ему и вправду многое нужно было сделать, он не хотел этого, но делал — и это была одна из причин, по которой я так беззаветно его любила. Тогда не будем мешкать. Наши лбы соприкоснулись, и я ощутила волну его облегчения и благодарности.
— Спасибо, — прошептал Тирас.
Когда мы выезжаем в Фири? Он окаменел. Затем медленно поднял голову, и облегчение сменилось тревогой.
— Я не могу взять тебя с собой, Ларк. Я больше никогда не пущу тебя на поле боя.
Ты же знаешь, что должен.
— Я не могу, — твердо повторил он. — Думаешь, я позволю леди Фири хозяйничать в своем замке, пока моя жена будет биться с вольгарами?
Да.
— Нет, Ларк.
Мы молча оделись к ужину и спустились в главный зал. Прежде чем перешагнуть порог, Тирас на мгновение прижал меня к себе, а затем так же стремительно отпустил.
Кель уже ждал нас, беспокойно вышагивая по черным плитам. Когда Тирас закрыл за собой тяжелые двери, воин нахмурился и скрестил руки на груди.
