Сильнейший яд из тех, что знали люди, Сочился из его лаврового венка.
Данте совсем по-другому рассматривал эту проблему. Видя в Цезаре предшественника восхищавшей его Германской, или Священной Римской, империи, он помещает Брута и Кассия в ад вместе с Иудой Искариотом. Как бы то ни было, заговорщики совершенно неверно оценили возможные последствия своих действий, полагая, что, едва дело будет сделано, Республика автоматически восстановится, причём в своей изначальной классической форме. Фактически знать в течение последних десятилетий теряла бразды правления, и теперь этот процесс был уже необратим. Брут и Кассий были разбиты в сражении при Филиппах в 42 году до н. э. вторым триумвиратом, в который входили Антоний, Лепид и Октавиан. Лепид был вынужден уйти в отставку в 36 году до н. э., а в 31 году до н. э. при Акции Антоний и Клеопатра были побеждены Октавианом, который тремя годами позже принял имя Август.
Каким же просчётом было предположение, что убийство Цезаря будет эффективно, если его сторонники, например Антоний, останутся в живых! Идея убийства Антония была отклонена самим Брутом — простой акт устранения тирана не должен быть запятнан. Позже Цицерон, приветствуя убийство человека, которому ещё недавно льстил, глубоко сожалел о решении сохранить жизнь Антонию. Но самого Цицерона не посвятили в тайну заговора, поскольку он не был силён в принятии решений, зато слишком хорошо и много говорил. Фактически годом позже за свою болтливость он поплатится жизнью по приказу Антония или его жены Фульвии, которая раньше была замужем за врагом Цицерона Клодием.
Цезарь, со своей стороны, прекрасно знал, что у людей есть повод ненавидеть его; он сказал об этом, когда заставил Цицерона дожидаться встречи с ним. Он также осознавал ту опасность, которая могла исходить от правителей римских провинций, располагавших собственными армиями, поскольку он ограничил сроки их полномочий в соответствии с законом. Но маловероятно, что Цезарь осознавал, в какой степени его усиливающаяся автократия стала ненавистна римлянам. Он не понял, что талант агитатора, который и раньше не всегда выручал его, когда речь шла о знати, уже покинул его. Возможно, Цезарь также вообразил, что никто не посмеет покуситься на его жизнь, поскольку всем очевидно, в какой хаос ввергнет страну его смерть. Он даже обходился без своей испанской стражи, и напрасно Гирций и другие рекомендовали ему возродить её. Вместо этого Цезарь разработал систему безопасности, базирующуюся скорее на психологических, нежели на физических мерах. Он планировал, что все римские граждане должны будут приносить ему клятву личной верности, такую же, возможно, какую приносили клиенты своим патронам. Патрон считался отцом своего клиента; и не случайно в это время Цезарь был провозглашён «отцом отечества», что при всём недостатке конституционных оснований, как оценил Август впоследствии, имело огромное значение в рамках социального контекста Древнего Рима. Клиенты должны защитить своего патрона, поскольку обязанность сына — защитить своего отца. Уже не оставалось времени, чтобы каждый гражданин смог присягнуть на верность Цезарю, но сенаторам это было предписано.
Тем фактом, что сенаторы принесли клятву на верность диктатору и тем самым становились по отношению к нему клиентами, можно объяснять любопытный инцидент, который произошёл в конце января или в начале февраля 44 года до н. э. Сенат, пресмыкающийся перед Цезарем, большинством голосов решил выказать ему дань уважения. Цезарь работал над своими планами для форума перед храмом Венеры, и, когда прибыли сенаторы, он даже не встал, чтобы поприветствовать их. Это вызвало удивление и поток резких критических замечаний. Друзья Цезаря объясняли этот факт его слабым здоровьем. Возможно, это был заранее продуманный акт, но он не сработал. Или Цезарь решил показать всем, что он патрон, принимающий своих клиентов, что было своеобразным эмоциональным основанием, на котором предстояло базироваться будущей монархии. В качестве клиента каждый сенатор становился, причём не только метафорически, телохранителем Цезаря. Кроме того, формально он обладал неприкосновенностью пожизненного трибуна. Весьма очевидно, что эти меры, чисто теоретически, были неадекватными мерами предосторожности. Но аристократическая гордость Цезаря и его беспечность не давали ему всерьёз позаботиться о своей безопасности. Без сомнения, он предвидел возможность убийства и относился к ней со смесью фатализма и презрения.
15 марта, всего за три дня до запланированного отъезда на Восток, сенат собрался в курии Помпея. Было бы удивительно, если бы заговор, в котором участвовало столько народу, остался бы в полной тайне, и какая-то утечка информации, по-видимому, произошла. При входе в курию какой-то грек, ранее служивший наставником Брута, попытался заговорить с диктатором и передал ему письмо с предупреждением о заговоре. Но письмо так и осталось нераспечатанным. Согласно плану заговорщиков отряд гладиаторов Децима Брута, которые участвовали в представлении в тот день, расположился в соседнем здании на случай, если заговор потерпит неудачу. Кроме того, Требоний должен был заговорить с Антонием и задержать его в дверях, поскольку его физическая сила могла представлять опасность для заговорщиков.
