Семидесятипятилетие было как-никак круглой датой, тем более что она в первый раз звала к себе людей на новую квартиру на Преображенку после того, как Женя с семьей переехала на Басманную. Были созваны все родственники, даже те, с которыми она уже практически не общалась. Елизавета Львовна, засучив рукава, встала к плите. Женя понимала, что маме хочется показать всем, и себе в первую очередь, что у них все в порядке. История с Лерой, которая, конечно, стала известна Елизавете Львовне, пусть и не во всех подробностях, здорово потрепала их семью.
– Что ты так наряжаешься? Не в Большой же театр идем, а к бабушке. Смотри, что я решила надеть. Ну-ка, подвинься. – Лёля встала рядом с Женей, потеснив ее плечом.
Женя посмотрела на отражение в зеркале и прыснула – дочь нацепила на себя грузинскую кепку-аэродром, которую Севе подарили друзья-художники.
– До чего же ты стала похожа на отца, особенно в этой кепке. Но ты посмотри на себя! Ты уже на голову меня выше!
Раздался телефонный звонок, Женя подняла трубку, ожидая услышать Севу, он знал, что они идут сегодня вечером к маме. Это был Реваз.
– Женя? Есть очень нехорошие новости.
– Что случилось? Что-то у тебя со здоровьем?
– Сабу арестовали. – Он звал Севу по-грузински, Саба.
– Подожди секунду, я подойду к другому телефону.
Взяв трубку в спальне, она убедилась, что дочь точно не подслушивает у аппарата в коридоре, и только потом тихо спросила:
– Реваз, ты здесь?
– Их арестовали в аэропорту. В Тбилиси.
– Он что, подрался с кем-нибудь? За хулиганство?
– Мне трудно сказать. Но, думаю, это по экономической теме. Точнее сейчас ничего не могу сказать. Я сам пока ничего не знаю. Но они взяты под стражу и находятся в Управлении внутренних дел, это как у вас на Петровке, тридцать восемь.
– Господи, что же делать?
– Пока ничего не делай. Я тебе позвоню.
В комнату заглянула дочь.
– Ма? Мне кажется, там у тебя хачапури подгорает в духовке.
Женя сидела не двигаясь на краю кровати с трубкой в руках.
– Что-то случилось? Кто это был?
– Да так, не важно. – Женя замялась, не зная, что придумать.
– Она, что ли, звонит? Что, опять все по новой пошло? Тебе еще не надоело?
– Нет, нет, что ты, это Реваз звонил. А там все кончено. Да она и не звонила сюда никогда.
– Угу, не звонила, конечно. – Лёля пожала плечами и, развернувшись на каблуках, вышла.
– Она звонила тебе? Ты разговаривала с ней? Когда? – Женя встала и пошла за ней на кухню.
– Не то чтобы разговаривала. Зимой, ты еще в клинике была. Она позвонила и попросила отца к телефону. Я сразу поняла, что это она, голос такой противный. «Его нет дома», – отвечаю, а она говорит: «Передай ему, пожалуйста, что звонила Валерия». Смотри, из духовки уже дым пошел!
Женя засуетилась у плиты. Хачапури почти не подгорел.
Делать нечего, надо было идти к маме на день рождения. Они поймали такси и поехали. Елизавета Львовна была возбуждена, много смеялась, блестела вдруг поголубевшими глазами. Женя уже давно не видела ее такой молодой и счастливой. Гости пили шампанское, смеялись.
В конце вечера, когда все ушли, она рассказала дочери и маме об аресте Севы. Елизавета Львовна охнула и села на стул.
– Я всегда знала, что этим в результате все закончится. Что же теперь с нами будет? – Она с трудом сдерживала слезы.
Лёля вынула из своей сумки пачку сигарет и закурила.
– Ты куришь?! – в один голос вскрикнули Женя и Елизавета Львовна.
– Господи, можно сейчас не причитать по поводу моего курения?! Больше говорить не о чем, что ли? Ты думаешь, это серьезно, ну, арест и вообще?
Она глубоко затянулась и закашлялась, так что на глазах выступили слезы.
– Сколько времени ты куришь? Когда ты начала? По крайней мере, это ты мне можешь сказать?
– Не знаю, год назад, наверное. Когда нас в морг повели в первый раз, и там так воняло, ужас. Мы все сознание потеряли, и нас на воздух вывели, подышать. Кто-то из старшекурсников дал нам сигареты, сказал, что это помогает. Но ей-богу, какая сейчас разница? Когда дома все курят, по-моему, только логично, что и ребенок начнет курить. Ты помнишь, что отец вот в этой самой комнате так накуривал своими тремя пачками в день, что у меня глаза начинали слезиться? А когда я чуть-чуть приоткрывала форточку, он всегда ястребом кидался закрывать, чтобы ему не дуло.
– Он боится сквозняков, у него слабое горло, – автоматически ответила Женя.
Несмотря на то что она рассказала матери и дочери про арест и они обсуждали сейчас эту новость, у нее все равно было ощущение нереальности происходящего.
– Так что теперь, мама?
– Реваз сказал, что мне надо приехать в Тбилиси. Я ему ответила: «Ну да, конечно», – а сама не верю.
– Не веришь во что?
– Я не верю, что мне надо будет лететь в Тбилиси. Дело не дойдет до этого. Вот увидите. Он везунчик.
Женя оформляла отпуск на работе, доставала с большим трудом билет на самолет и все равно не верила, что ей придется лететь в Тбилиси. Она была уверена, что все рассосется само по себе, как всегда это бывало с Севой. Ему всегда удавалось выйти сухим из воды, он же везунчик. Каждую минуту она ждала, что Сева позвонит и скажет, что все утряслось, он вылетает домой. Но Сева не звонил.
– Подумай, что можно привезти из Москвы, чтобы передать Сабе. – Это звонил Реваз.
– Куда передать?
– В тюрьму, куда еще? – сказал Реваз с раздражением и повесил трубку.
Жене стало страшно: передачи в тюрьму – это было из чужой жизни, не ее. Но потом страх ушел: все должно образоваться, она не сомневалась.
Садясь в самолет, Женя была почти уверена, что, когда она прилетит в Тбилиси, Сева будет уже на свободе. «В конце концов, он столько сделал для грузин, они в лепешку разобьются, но вытащат его оттуда. Это же Грузия, там все покупается за деньги, только нужных людей надо знать. А уж Реваз их всех знает».
Реваз встречал ее в аэропорту, один. Она сразу же засыпала его вопросами.
– Я ничего не знаю, никаких подробностей. Знаю только, что их задержали вот здесь, откуда мы сейчас с тобой вышли, – и он кивнул в сторону оставшегося позади аэропорта.
На следующее утро Реваз повез Женю в Управление. Два охранника на входе проверили у них паспорта и пропустили внутрь. Большой двор, почему-то не заасфальтированный, а посыпанный мелким гравием, хрустевшим под ногами при ходьбе. В глубине двора располагалось двухэтажное здание Управления. Обыкновенное, заурядного вида здание, старый дореволюционный особняк, приспособленный под государственное учреждение. В нем не было ничего страшного, пугающего, как в здании МУРа на Петровке, воплощающем в себе всю карательную мощь государства.
