Обнародование рукописей Леонардо да Винчи отодвигает начало современной науки более чем на целое столетие. Следует отказаться от мысли, что XV век целиком еще принадлежал схоластикам и их противникам, гуманистам. Понимание истинного метода, сознательное применение его приемов, плодотворное соединение опыта и математики – вот на что указывают так долго забытые записные книжки великого художника. Новая логика, гениально примененная, привела его ко многим великим открытиям, которые приписывались Мауролику, Коммендену, Кардану, Порта, Стевину, Галилею и Кастелли. В первом издании «Истории индуктивных наук» Уэвель говорил: «Необходимо обратиться к Стевину из Брюгге, чтобы опять найти те истинные принципы механики, о которых Архимед уже имел ясное представление». Затем, когда он прочел книжку Вентури, он отправился в Париж, рассматривал рукописи, находящиеся в Институте, и отказался от своего первоначального мнения. Он признал, что задолго до Стевина Леонардо понял и продолжил дело Архимеда и что его идеи, которые были распространены в Италии, оказали, без всякого сомнения, влияние на теории Галилея.
I
Следует ли считать Леонардо совершенно исключительным человеком, каким-то чародеем, который один только бодрствовал среди всеобщего сна? Я совсем не намерен умалять роль великих инициаторов, но думаю, что между гением и другими людьми существует взаимодействие, от которого он нисколько не проигрывает. А то, чем он обязан другим, соединяет их жизнь с его жизнью, и он своей славой спасает их от несправедливого забвения. Если бы Леонардо так смело и так удачно начал науку, не опираясь на предшественников или современников, трудившихся над тем же делом, то его гений, «как одинокая скала среди безбрежной равнины», был бы каким-то чудовищным явлением (Гроте). Ничего подобного не было. Леонардо был только выразителем и провозвестником своего времени.
В эту эпоху не он один только противопоставлял опыт авторитету древних и требовал права свободного исследования природы, которая доступна всякому уму, имеющему смелость советоваться с нею. Если эти новаторы остаются неизвестными, если история с трудом отыскивает их следы, то это именно потому, что они были только предвестниками. Они не были официальными учеными. Профессора Падуанского университета, смешивая свободную мысль со схоластикой, упорно занимались до половины XVII века комментированием комментариев к Аверроэсу. Издавая и разъясняя древних писателей, гуманисты, сами того не подозревая, подготовляли освобождение умов самым примером языческого рационализма, заразительностью свободного духа Греции. Но они преимущественно стараются изящно выражаться, подражать своим образцам; даже их энтузиазм грозит мысли новым порабощением. Предвозвестники же – те, которые едва замечались своими современниками, – кладут основание науке, непосредственно обращаясь к природе и к мысли; это они – свободные и независимые умы – интересуются самими вещами, а с древними авторами советуются только как со свидетелями, подлежащими проверке; это художники, путешественники, смелые и наблюдательные умы скептической Флоренции.
Леон Баптист Альберти (1404–1472) представляет образец того, чего может достигнуть человек собственными усилиями; он – законченная личность, в которой все человеческие способности, не ослабляясь, согласовались между собою с изяществом, укрепляемым волею. Он – самый ловкий и отважный; его остроты повторяются всеми. Он пишет по латыни комедии и новеллы, принимавшиеся за античные произведения; он составляет трактаты об искусстве морали и философии; он скульптор, живописец и архитектор. Но здесь нас в особенности интересует то, что он имел склонность к положительной науке; он изучает математику и физику; он знаком с камерой-обскурой и делает из нее применения, поражающие изумлением его современников; он умножает количество опытов и наблюдений, расспрашивает ученых, художников, даже ремесленников – словом, всех тех, кто может доставить ему точные указания о физических явлениях или человеческих произведениях.
Живопись, через перспективу, приводила к математике; теория света и зрения – к физике и астрономии. Старинный живописец Паоло Уччелло «проводил ночи за письменным столом, занятый изучением перспективы». Пиеро делла Франческо был ученым: он составил трактат De perspectiva pingendi и, по словам Вазари, знал Евклида лучше всех.
Перед отъездом из Флоренции Леонардо должен был там познакомиться со знаменитым астрономом Паоло Тосканелли (умер в 1482 г.), одним из тех, которые подготовили путешествие Христофора Колумба. Леонардо был очень дружен с Америго Веспуччи, портрет которого он нарисовал. В рукописях я нашел следующую заметку: «Веспуччи должен мне дать книгу по геометрии». Флорентийский путешественник Андреа Корсали в письме из Индии к Джиовани Медичи намекает на ласковое обращение своего друга, Леонардо да Винчи, с животными. При дворе Людовика Мора он познакомился со знаменитым математиком Фра Лука Пачоли, для которого сделал рисунки к книге De divina proportione. В его рукописях мы неоднократно встречаем названия людей, которые могут сообщить ему о книгах или доставить полезные сведения. «Джулиано да Марлиано имеет прекрасный гербарий; он живет против булочников Страми. Научись умножению корней у Луки. У Марлеани находится алгебра, составленная их отцом… Попроси у Фацио показать De proportione… Заставь монаха из монастыря Брера показать De ponderibus… Спроси у Бенедетто Портинари, как катаются по льду во Фландрии… «Пропорции», составленные Алкино и с примечаниями Мариано, находятся у г-на Фацио». Имя этого г-на Фацио упоминается довольно часто; это был любитель естественных наук, математики, снабжавший Леонардо интересовавшими его книгами; он сам неоднократно одалживает книги, карту полушарий. «Стефано Канони, медик, живущий у рыбного пруда, имеет Евклидовы De ponderibus», «Г-н Виченцио Алипрандо, живущий у гостиницы Медведь, имеет Витрувия». Эти искатели новых истин были знакомы между собою, обсуждали их вместе, делились прочитанным, своими рукописями, наблюдениями, опытами. Большинство из них, без сомнения, ничего не писали. У них была более трудная задача, чем у гуманистов и комментаторов. Они замечали отдельные, частичные истины, но их связь ускользала от них. Но из записных книжек Леонардо к нам доносится как бы отдаленное эхо их разумного изучения действительности.
