В частности, Лефорт потребовал, чтобы великих послов сопровождали не драгуны, а кирасиры, и не земские трубачи, а императорские; чтобы были присланы 30 лошадей для дворян посольской свиты; чтобы послам была предоставлена одна вместительная карета, а не две и т. д. Бароти высказал возражения и отклонил все претензии Великого посольства. Русская сторона не была заинтересована в затягивании обсуждения условностей, так что въезд послов, состоявшийся 16 июня, происходил по сценарию, разработанному цесарским двором. Послов разместили в двух каретах, а не в одной, причем в первой карете сидели Лефорт и Головин, а во второй — Возницын.
«При въезде трех послов, — отметил испанский посланник в Вене, — не было ничего необыкновенного, разве только две роты драгун, которые им предшествовали, во всех троих было только 12 лакеев и 7 пажей в хороших, но поношенных французских ливреях. У них две порядочные, но уже бывшие в употреблении кареты, подаренные им при других дворах. Они жаловались на императорские кареты, которые были предоставлены для их въезда, потому что они показались им мало богатыми, но потом убедились, что лучшими и не пользуется его цесарское величество».
Об утраченном блеске цесарского двора и скромном въезде Великого посольства писал и Петр Лефорт своему отцу: «При моем прибытии сюда я очень обманулся; я представлял себе, что увижу блестящий двор, но случилось совершенно обратное. Здесь нет ни красивых выездов, ни красивых ливрей, как это мы видели при бранденбургском дворе».
Два новшества, зарегистрированные «Статейным списком» во время пребывания Великого посольства в Вене, обращают на себя внимание. Во-первых, Петр начал открыто называть себя царем. Во-вторых, «Статейный список» отказался от формул типа «великие послы заявили», «великие послы пошли» и т. д. и стал отмечать индивидуальную роль в посольстве первого посла Лефорта. Поэтому имя Франца Яковлевича в «Статейном списке» стало упоминаться значительно чаще, чем раньше.
После торжественного въезда Великого посольства в Вену начались переговоры о главном — намерении цесаря заключить мир с турками. Началу переговоров предшествовало свидание царя с императором Леопольдом. Свидание носило чисто формальный характер. Оно продолжалось 15 минут и свелось к выражению взаимных комплиментов, заверениям в вечной дружбе и другим чисто этикетным формулировкам. В роли переводчика выступал Франц Лефорт. Современник описал это свидание двух монархов так:
«Они обращались друг к другу в разговоре как братья, и цесарь выразил радость видеть у себя царя, славного монарха и своего союзника, на что царь ответствовал подобным же образом в очень обязательных выражениях; между прочим упомянул он, что все в его землях к услугам императора. Лефорт переводил сказанное обоими. Царь выразил желание чаще беседовать с императором и говорил Лефорту, когда он передавал его речь по-немецки, чтобы он это “чаще” яснее и лучше объяснил, так как царь хотя и не может говорить на немецком языке, однако его понимает».
Неизмеримо большее значение имели собственно переговоры. С австрийской стороны их вел граф Кинский. Лефорт письменно задал графу три вопроса: 1) готов ли император продолжать войну с турками или намерен заключить мир; 2) если согласен на мир, то на каких условиях; 3) что предлагают посредники и сами турки для удовлетворения императора.
В ожидании ответа Петр проводил время в знакомстве с достопримечательностями Вены: осматривал арсенал, библиотеку, кунсткамеру. 23 июня он слушал оперу, на следующий день в сопровождении Лефорта и двух послов нанес визит императрице.
Канцлер граф Кинский дал письменный ответ на вопросы, врученные Лефортом, только 26 июня. Из ответа следовало, что мир с турками предложили сами турки; император после сокрушительной победы над неприятелем мира не искал. Султан избрал посредником в переговорах английского посла в Константинополе лорда Пажета, поручив ему составить проект мирного договора, но он, цесарь, договор не подпишет, если не будут учтены не только его интересы, но и интересы союзников.
На следующий день царь пригласил к себе графа Кинского. Между ними состоялся следующий разговор:
Царь: «Я должен прежде всего благодарить императора за ведомости о желании турками мира, также за сообщение писем турецкого султана и английского посла. Только то мне удивительно, что основания мира определены единственно волею императора без совещания с союзниками».
Канцлер: «Мир еще не заключен и высокие союзники могут требовать у турок на конгрессе все, что им угодно».
Царь: «Русским послам на конгрессе одним устоять будет трудно, когда император удовольствуется предложенными основаниями, которые он уже и принял, мы же согласиться на них не можем: они не вознаграждают наших трудов и убытков».
Канцлер: «В союзном договоре сказано именно, что каждый обязан стоять за себя и домогаться у неприятеля удовлетворения. Его императорское величество потому склоняется на мир, что долголетняя война причинила огромные убытки и страшное кровопролитие; следовательно, видя наклонность турок к миру, надобно выслушать их предложение».
Царь: «Если император намерен прекратить войну и ищет мира чрез посредников, то надлежало известить меня о том заранее: я не вошел бы в столь великие убытки. Мне нельзя приступить к миру, доколе не смирю татар и не овладею в Крыму надежной крепостью. Я был с турками в мирных сношениях и разорвал их единственно по просьбе императора; справедливость требует повременить переговорами, чтобы все союзники могли получить пристойное возмездие».
Канцлер: «Его императорское величество начал дело, непротивное обязательству, наиболее потому, что настаивают англичане и голландцы, и отказать туркам было нельзя. Впрочем, хотя дело и началось, но до конца далеко, и есть еще время приобрести от неприятеля все желаемое».
Царь: «Англичане и голландцы хлопочут только из-за прибылей торговых; не во всяком деле надобно их слушать. С моей стороны обмана нет и не будет; что постановлю, на том стою крепко».
Канцлер: «Богу дал бы ответ его императорское величество, если бы не прекратил христианского кровопролития, имея возможность заключить честный и выгодный мир».
Царь: «От честного мира не отрицаюсь и я; но желаю прочного и надежного. Между тем всяк, имеющий разум, понимает, что султан ищет мира, видя свою беду; а император спешит помириться с ним для войны с французами за Испанское наследство и своих союзников оставляет. Нет сомнения, что султан снова поднимет оружие на императора, как скоро вспыхнет французская война; тогда уже трудно помогать ему. Надобно было прежде укрепиться в собственных границах и потом думать о мире; союзников же покидать не следовало».
Канцлер: «Изнурение государства и тяжкие долги — вот истинные причины, которые побуждают императорское величество желать мира; притом же поляки и венециане ненадежны: первые давно воевать перестали; вторые также думают прекратить военные действия».
Царь: «Истинная причина не в том, а в видах на Испанию. Надобно однако ж размыслить, что будет с Венгриею, когда выйдут оттуда войска для войны с Францией; не забунтовали бы венгры, как в прошлом году».
