Иоганн-Вольфганг Гёте Неприятель следовал за нами по пятам, ни на минуту не давая нам покоя — в воздухе постоянно кружили его самолеты, а на горизонте то и дело возникали танки «Т-34». Но главной нашей напастью были перебои в снабжении топливом. Стоило одному бензовозу запоздать, как график нашего отступления нарушался.
Часто и погода посылала нам сюрпризы в виде трескучих морозов, когда кожа прилипала к металлу. Как всегда происходит во время отступления войск, в любом ранении командование пыталось углядеть факт членовредительства, и поэтому все раненые, направляемые в госпиталь, должны были иметь при себе подписанное непосредственным начальником удостоверение в том, что, мол, рана истинная, то есть получена в бою, а не «самострел». Холод был вездесущ, спасения от него не было, в пути следования приходилось быть настороже — если тебе на морозе вдруг начинало казаться, что ты согрелся, и тянуть в сон, — это был верный признак скорой гибели от переохлаждения.
Один подобный случай уже имел место в нашем подразделении. Мы стали на ночевку в какой-то деревне, и мы без сил. Пока мы разворачивали наши походные одеяла, наш Гельмут вышел на двор справить нужду, а другие позабыли о его отсутствии. Когда на следующее утро мы обнаружили его, он лежал на боку, свернувшись калачиком, со спущенными штанами — так и замерз, сидя на корточках, а потом упал в снег. Нам еще бросилось в глаза блаженное выражение лица.
По мере затягивания нашего зимнего отступления росло общее недоверие и подозрительность. Мы не сомневались, что командование водит нас за нос, посему не верили ничему, что исходило от наших офицеров. У нас была масса причин и поводов для бунта, но вместе с этим мы понимали, что лишь железная дисциплина и сплоченность нашей армии обеспечит нам шанс выбраться из этого ада.
Мы прибыли на небольшой хутор, домишки которого сгрудились вокруг пруда. Здесь нам предстояло в течение нескольких дней дожидаться прибытия отставших подразделений, поэтому мы постарались устроиться здесь поудобнее. Шел снег, но ветер поутих, и хотя температура оставалась по-прежнему минусовой, на небе появилось солнце. Примерно в километре позади нас, то есть восточнее, тянулось длинное, лишенное деревьев взгорье, занятое преследовавшими нас русскими. В полдень я заступил на пост и сновал взад и вперед вдоль домов хуторка, иногда обходил кругом замерзший пруд. Солнце чуть пригревало, и я даже позволил себе расстегнуть маскхалат и ненадолго снять рукавицы. Потом мне показалось, что с русской стороны кто-то крикнул мне. Приглядевшись, я увидел русского, тоже стоявшего в боевом охранении с винтовкой на плече. Солдат был в шинели с поднятым воротником, руки в карманах. Он смотрел прямо на меня, но в его позе угрозы не было. Слишком уж далеко мы находились друг от друга, чтобы стрелять. Я остановился и стал смотреть на него, раздумывая, не он ли звал меня.
После этого русский солдат поднял вверх руку в знак приветствия, я ответил ему. Воздух был прозрачный, видимость превосходная, но нас разделяло несколько сот метров, и я различал лишь маленькую серую фигурку на фоне серо-голубого неба. Показав на солнце, он демонстративно оттопырил лацканы шинели, мол, гляди, как потеплело. И я тоже повторил его жест, потом с явным отвращением бросив каску в снег, широко расставил руки и подставил лицо лучам солнца. По жестикуляции и телодвижениям я понял, что русский заливается хохотом, я тоже рассмеялся и даже сложил при этом ладони рупором в надежде, что он все же услышит меня. Потом мы помахали друг другу винтовками, в общем, забавлялись, словно дети. Тут русский поднял вверх винтовку и выстрелил в воздух. Не желая отстать от него, я тоже пальнул разок. Вскоре за спиной послышались крики — оказывается, я своим выстрелом переполошил наших. Явился наш лейтенант в сопровождении фельдфебеля — оба выскочили на мороз, желая разобраться, в чем дело. Увидев меня, с еще дымившейся винтовкой, лейтенант хотел знать, по ком это я вздумал палить. Я молча показал на русского — тот тем временем присел на снег и с явным интересом наблюдал за происходящим у нашего пруда.
— Идиот! — выкрикнул лейтенант. — Кто стреляет с такого расстояния? Тут же недолет гарантирован!
— Но, герр лейтенант, это он первым выстрелил, а не я.
— Значит, он еще больший идиот, чем ты, но это никак не может служить тебе утешением. В общем, никакой стрельбы, понял?
— Так точно, герр лейтенант!
Оба вновь побрели к хатам, оставив меня наедине с моим русским коллегой-часовым. Тот все же поднялся, видимо, не желая морозить задницу на снегу. Как мне показалось, он прекрасно понял, в чем было дело, потому что ткнул винтовкой в сторону хат и многозначительно покрутил пальцем у виска, выразив тем самым свое отношение к нашему начальствующему составу. И снова мы, расставив руки, всем своим видом показали, что заливаемся смехом. И тогда я понял: я никогда бы всерьез не направил винтовку на этого русского солдата. Потом он показал, что, дескать, должен идти, и я увидел, как он постепенно исчез из поля зрения. У меня было чувство, что я обрел друга в этой бескрайней заснеженной степи под Сталинградом.
