— Ты можешь сказать, который час, Гораций?
— Конечно, могу.
— Мы узнали из древнегреческих источников, — сообщила ему Роза, — что именно древние египтяне первыми разделили сутки на часы, поэтому они придумали первые устройства для измерения времени тысячи лет назад. Якобы существовал такой механизм, как водяные часы, — это чаша с отверстием. Каждое утро ее наполняли водой. Она опорожнялась по прошествии двенадцати часов. Последняя капля показывала, что прошло ровно двенадцать часов.
На маленьком лице Горация отразилось напряженное внимание.
— Ты помнишь, Роза, что рассказывал нам твой папа, — Фанни рассмеялась, — что вскоре после открытия музея на Монтегью-хауз со старых часов свалилась какая-то тяжелая деталь, проломила пол и каким-то чудом упала на карету, стоявшую во дворе.
— Это была каменная ваза!
— Нет, это была деталь часов! — Дети с удивлением наблюдали, как мать с тетей, сидя за обеденным столом, весело смеялись.
— Возможно, кто-то пострадал, — предположил Гораций Харботтом.
— Отец всегда отвечал нам, — сказала Роза, улыбаясь ему ангельской улыбкой, — поскольку мы тоже задавали этот вопрос, что в тот момент в карете никого не было.
— Это, конечно же, были французские часы, — кротко заметила Фанни.
Маленького Горация увлек этот разговор.
— Вы хотите сказать, — спросил он, словно бы делая тщательные записи по теме, — что итальянские, французские и английские часы различаются между собой? Они бьют на разных языках, вы это хотите сказать?
Тетя снова улыбнулась. Она тряхнула головой, и волосы заколыхались, как одна прекрасная волна.
— Раньше я именно так и считала, Гораций, — ответила она, — действительно, они бьют по-разному. Однажды, когда ты приедешь ко мне в Лондон…
— …в Лондон?
— …в Лондон, я покажу тебе разницу между итальянскими и английскими часами.
— У нас обычные английские часы, которые прекрасно идут и показывают время, — заметил ее зять. — Не надо забивать голову ребенку женскими глупостями. За обеденным столом следует есть. — Но он не удержался и добавил: — Я, естественно, как можно дольше буду удерживать его от поездок в Лондон.
— Резиденция архиепископа Кентерберийского находится в Лондоне, не так ли? — с невинным видом спросила Роза.
— Я сам смогу научить всему сына… и сыновей, которые появятся в будущем, — выразительный взгляд в сторону Фанни, — и так будет продолжаться очень долго.
Обед закончился, лошадь покормили, наступили сумерки, детей отправили спать.
По дороге в церковь они зашли в сарай, где при свете фонаря Гораций показал им мертвого оленя с темными остекленевшими глазами. Он свисал с крюка, вделанного в стену. Кровь ручейками стекала по нему и капала на грязный пол, где медленно засыхала. Роза отвернулась. Внезапно она вспомнила другого мертвого оленя и то, как Джордж голыми руками убил олененка.
В церкви они зажгли три свечи. Вокруг кафедры плясали тени, здесь было очень темно. Роза и Фанни уселись на одну из скамей. Стало еще холодней, и им пришлось сильнее закутаться в шали и платки. В воздухе пахло пылью, молитвенниками и лилиями, которые давно пора было выбросить. Роза почувствовала еще один аромат — еле заметный запах лаванды. Она не могла ничего с собой поделать, но Гораций за кафедрой напоминал ей одного из актеров, игрой которых она наслаждалась с друзьями в театре Друри-Лейн.
Гораций начал с цитаты из Библии: «Будь среди вас муж, жена, семья или племя, чье сердце отворачивается в день этот от Господа нашего, Бог не пожалеет их». Он подался вперед. Запах лаванды усилился.
— Я хочу поговорить, — продолжил он, — о тех, кто критикует церковь, о тех, кто, кажется, хочет пойти против воли Божьей и его истории. Как же они ошибаются! — Его голос гремел под стропилами пустой церкви. — Как они ошибаются, ибо тот, кто критикует церковь, критикует Бога. Тот, кто критикует меня, критикует Бога, ибо я его представитель на земле! В Библии говорится, — он поднял над собой объемный том Библии и потряс ею, — «Господь не пожалеет их!» Ярость и бдительность Божьи уничтожат такого человека, и все проклятия, написанные в этой книге, падут на его голову, «и Господь сотрет имя его, и по всей земле будут сера, и соль, и огонь… и ноги твои будут ступать лишь по темным камням. И когда ты будешь искать свет, он превратит его в тень смерти и сделает его тьмою».
Он громыхал в том же духе, предупреждая, что Господь читает в душах людей. Роза посмотрела на лицо Фанни, освещенное свечами, но не смогла понять его выражение. Роза вспомнила слова кузины, которые она произнесла на Уимпоул-стрит: «Церковников беспокоит лишь сохранение церкви».
Затем они короткой дорогой пошли домой в прохладных сумерках Уэнтуотера. Гораций говорил о проповеди, женщины молча слушали, где-то лаяла собака. Было восемь часов вечера. Уэнтуотер уже спал.
— Пойдем, Фанни, — сказал Гораций, как только они вошли в дом.
Роза уже заснула, когда почувствовала, как кто-то осторожно теребит ее за плечо. Она мгновенно села и увидела кузину, примостившуюся на краешке кровати со свечой в руках.
— Фанни? — громко воскликнула она. Роза была напугана и сбита с толку.
— Ш-ш-ш! — Роза заметила, как по щекам Фанни катятся слезы.
— Дорогая, что случилось? — прошептала Роза удивленно.
— Ничего, пустяки. Но, Роза, я поеду с тобой.
— Ты поедешь со мной? В Лондон?
— Я поеду с тобой в Египет, в Индию.
— Фанни! Хочешь сказать, что он в конце концов согласился? — Роза забыла, что надо говорить тихо. — Ах, Фанни, как это прекрасно!
— Ш-ш-ш! Он не согласился. Я сама решила.
— Фанни! — Роза снова перешла на шепот. — Ты не можешь бросить Горация, он твой муж!
— Я могу. Он меня ужасно использовал сегодня ночью.
— Но…
— Роза, я решила. — Роза прочитала на заплаканном упрямом лице Фанни, что она говорит серьезно. — Роза, мы все спланируем с утра, прежде чем ты уедешь; мы встретимся в Париже. Ты должна постараться ничем не выдать этого ни детям, ни Горацию. Я просто хотела напомнить тебе об этом.
Свеча отодвинулась от кровати и скрылась за дверью: Фанни ушла.
Розе стало холодно, ей не спалось. Наступил рассвет. За окном била копытом и ржала лошадь. Роза больше всего на свете хотела, чтобы Фанни поехала с ней. Закон в этом отношении был суров. Фанни не могла этого сделать. Жена не смела оставить мужа. Женщина, совершившая такое, моментально лишалась всех прав на детей. Фанни была не способна на это.
На следующее утро Розе все показалось сном. Семья уселась завтракать, Фанни разлила чай и принялась обсуждать со служанкой обед. На улице пищали цыплята, ожидая кормежки. Гораций рассказывал о пастве. Маленький Гораций разрывался между желанием подражать отцу и стремлением исподтишка наблюдать за интересной тетей. Джейн пропищала было: «Тетя Роза?», но отец велел ей помолчать. Он удалился в кабинет просмотреть газеты. Фанни попросила Розу почитать для детей и проверила почту — у нее были заботы, которые требовали ее внимания. Люди приходили и уходили. Какая-то женщина принесла масло. Гораций и Джейн корпели над алфавитом, каждый заносил слова в небольшую записную книжку. Позже другая женщина явилась к ним вся в слезах. Ее мужа лягнула лошадь, и он умер. Мухи жужжали вокруг туши оленя, под домом сновали крысы. В саду росло множество маленьких желто-фиолетовых крокусов среди бледно-желтых нарциссов и кустов жимолости, ухоженные розовые кусты ожидали лета, анютины глазки уже увяли. Роза заметила, что кто-то поработал здесь с любовью. Она вспомнила, как Фанни рассказывала, что Гораций любит работать в саду и разговаривать с цветами.
