Причин, по которым из Румынии надо было вывезти так много людей за один присест, было более чем достаточно. Границы Европы могли в любой момент закрыться, в том числе и для активистов «Алии-Бет», а в самой Румынии царила политическая неопределенность.
Йоси был всего на несколько лет старше «горячих голов» из «Пальмаха», но тем не менее не слишком доверявший «пальмахникам» Авигур относился к нему как к своему ровеснику.
С просьбой возглавить операцию по доставке в Палестину двух новых кораблей с репатриантами Авигур обратился к Йоси в ноябре 1947 года. В это время Йоси служил адъютантом начальника генштаба, но, поскольку каждая просьба Авигура была для него и его товарищей приказом, он сразу же подал в отставку, вооружился палестинским паспортом и — вместе с небольшой группой людей из агентства «Алия-Бет» и «Палиама»[96] — вылетел в Прагу. В те дни такой полет занимал целый день.
Они прилетели в Прагу самым обычным рейсом на самолете «дакота», принадлежавшем южноафриканской авиационной компании, и остановились в гостинице «Метрополь», а вскоре туда же на совещание приехали и руководители нескольких местных подразделений «Алии-Бет». Из Парижа прибыл Шауль Авигур, из Будапешта — Шайке Дан, из Женевы — казначей организации Пино Гинзбург, а с Балканского побережья — Яков Саломон. Одним словом, в «Метрополе» собрался чуть ли не весь штаб «Алии-Бет» в полном составе, что, надо сказать, было большой редкостью, и это произошло, конечно, не случайно. Ведь предстояло спланировать самую большую из всех когда-либо проведенных агентством операций, и эта операция должна была к тому же стать достойным ответом министру иностранных дел Великобритании Эрнесту Бевину, отправившему пассажиров «Эксодуса» в немецкие концлагеря.
Когда закончили обсуждать вопрос о поездах, которые будут привозить репатриантов в пункты сбора, Авигур объявил, что руководителем операции назначается Йоси Харэль («потому что во главе такой большой операции, — пояснил он, — должен стоял один человек»), а затем неожиданно расслабился, улыбнулся, чего с ним уже давненько не случалось, и сказал:
— Между прочим, такого большого исхода евреев в истории человечества еще ни разу не было. Даже из Египта и то столько не вышло. Правда, в Торе говорится, что оттуда вышло шестьсот тысяч человек[97], но, по словам Бен-Гуриона, их было гораздо меньше, потому что слово «тысяча» в древнем иврите означало «семья». Таким образом, получается, что из Египта вышло всего шестьсот семей. Что же касается репатриации в эпоху Эзры и Нехемии, то хотя она и была массовой, но очень медленной и продолжалась долгое время. На кораблях же, которые предстоит отправить нам, количество пассажиров в два раза превысит количество жителей Нетании…
Сказав это, Авигур вдруг покраснел — как будто устыдился того, что дал выход своим эмоциям, — стер улыбку с лица и снова стал самим собой.
Глава двадцать первая
После совещания в Праге Йоси сразу приступил к работе, но на душе у него было неспокойно. Его друг Шайке Дан хотел, чтобы Йоси отдавал себе отчет в том, что его ждет, и еще раз напомнил ему о судьбе «Струмы» и «Мефкуре».
Йоси, который никогда не был пай-мальчиком, всегда мечтал стать настоящим бойцом и постоянно устраивал себе испытания, чтобы определить границы своих возможностей, и всегда помнил, что его решения должны быть не только смелыми, но и ответственными, — хорошо понимал, почему Авигур выбрал именно его. В агентстве «Алия-Бет» были и другие достойные люди, но в характере Йоси смелость сочеталась с осторожностью, сдержанностью и отсутствием гордыни, и именно эти его качества, впервые проявившиеся еще во время плавания на «Кнессет-Исраэль», Авигуру как раз и импонировали.
Смелости Йоси было не занимать, но тысячам людей, которых ему предстояло доставить в Палестину, грозила смертельная опасность, и он был обязан проявлять крайнюю осторожность и сохранять абсолютную трезвость мышления. Он знал, что по усеянному минами морю ему предстояло везти детей, и понимание этого ложилось на сердце тяжким грузом. Его повсюду преследовали их глаза.
Началось составление списков будущих пассажиров. Кораблям предстояло отплыть из Констанцы, и ответственным за доставку туда людей был назначен Амос Манор. Однако мысли о судьбе «Струмы» и «Мефкуре» не давали Йоси покоя. Он вызвал Авигура на разговор, который получился долгим и тяжелым, и попросил четко, без экивоков ответить на несколько вопросов.
— Прежде всего, — сказал он, — на этот раз я хочу точно знать, какая именно задача на меня возлагается. Также я должен знать, до какого времени будут оставаться в силе мои полномочия. Например, останется ли командование за мной, если мы окажемся на Кипре? Ведь там работают и другие командиры «Хаганы». Но главное, что меня интересует, — должны ли мы оказывать сопротивление, если нас снова атакуют английские эсминцы и крейсеры. Когда я вез людей на «Кнессет-Исраэль» и на «Эксодусе», приказы, которые я получал из штабов «Алии-Бет» и «Пальмаха», все время друг другу противоречили, и мне приходилось принимать решения на ходу.
Авигур, как всегда, попытался уйти от прямого ответа и вместо этого буркнул свое традиционное:
— Понимаю… Понимаю…
Но на этот раз Йоси хотел не туманных ответов в духе толкований Раши[98], а абсолютно однозначных. Одного только «понимаю» ему уже было недостаточно.
— Во время атаки, — сказал он, — английским десантникам будет трудно перебрасывать к нам на борт мостки, потому что оба наших «Пана» выше их эсминцев. Поэтому они могут сделать попытку забраться к нам с кормы. Чтобы затруднить им эту задачу, я хочу обтянуть корму колючей проволокой. Плюс к тому на обоих бортах мы установим выступающие наружу лебедки, каждая из которых весит полтонны, чтобы английским кораблям было трудно подойти к нам близко. Однако проблема состоит в том, что, несмотря на эти лебедки, эсминцы все равно смогут достать нас своими длинными носами, и, если они опять, как это случилось на «Эксодусе», пойдут на таран, — нам конец. Я получил из штаба приказ сопротивляться, и я его, разумеется, выполню. Ведь я солдат. Но на мой взгляд, Шауль, этот приказ — ужасная ошибка, и я хочу знать, что ты об этом думаешь.
— Сколько людей могут, по-твоему, в этом случае пострадать? — спросил Авигур после долгого молчания.
— Ты имеешь в виду, сколько людей могут в этом случае погибнуть? Думаю, не меньше двадцати, а то и все тридцать. — Снова воцарилось молчание. — Пойми меня правильно, Шауль, — продолжал Йоси. — Если ты прикажешь мне сопротивляться, я буду сопротивляться. Но прошу тебя, думай не только головой. Прислушайся также к своему сердцу, к своей совести. Ведь мы будем не в Ханите, и мне предстоит везти не обученных бойцов, а людей, переживших Холокост, людей, которые не доверяют даже собственной тени. Ты понимаешь, о чем я говорю? Мне кажется, ты не можешь этого не понимать. Я никогда не забуду, как один человек на «Кнессет-Исраэль» сказал мне на ломаном иврите: «Эрец-Исраэль — хорошо. Женщина — хорошо. Жизнь — хорошо», — и мне кажется, что наша задача состоит не в том, чтобы использовать этих людей в качестве воинов, а в том, чтобы довезти их живыми. Тем более что битва, в которой им предстоит сражаться, заранее проиграна. Мы не имеем права заставлять их быть солдатами государства, которого еще даже и на карте-то нет. Они едут к нам, чтобы обрести дом, они очень в этом нуждаются. Они измучены своими многолетними скитаниями и уже давно никому не верят, потому что их все предали. Одним словом, я считаю, что мы не имеем никакого морального права заставлять их оказывать сопротивление.
