«Что же это за зверь такой?.. — размышляла я, приходя в себя, словно оттаивая от своего страха. — Эге!.. Уж не Жучка ли это, наша добрая черная собака, что всегда ласкалась ко мне во дворе?..»
Мне вдруг стало страх как весело, даже смешно, но вместе с тем и как будто немножко стыдно.
— Жучка! — шепнула я, приподнявшись.
Черный зверь поднял голову, послушно подполз ко мне и лизнул мою руку.
— Жучка! — закричала я, ужасно обрадовавшись. — Уж как же ты меня напугала, негодная!..
И я от радости начала обнимать и целовать Жучку в самую морду!.. В это время немножко рассвело. Окна гостиной серыми пятнами вырезались на черной стене и чуть-чуть освещали комнату. Я выползла из-под дивана, мимоходом захватив из стакана свою вымокшую насквозь куколку, так и оставшуюся все-таки без имени, некрещеной, и, не оглядываясь, бегом пустилась из гостиной в зал, оттуда в коридор, на лестницу и перевела дух только в своей кроватке.
Тут я закрылась с головою одеялом, потому что вся дрожала, не знаю только, от холода или от страху?.. Свою бедную, чуть не утонувшую, холодную куколку я положила поближе к себе, стараясь отогреть ее, и, засыпая, крепко-накрепко обещала самой себе никогда больше не вставать по ночам и не делать таких глупостей.
Елена Петровна Блаватская (1831–1891) — русская дворянка, гражданка США, религиозный философ теософского направления, литератор, публицист, оккультист и спиритуалист, путешественница, сестра В. Желиховской.
«Великие дела вершатся не сверхусилиями, а упорством». (Е. Блаватская)
Сладко, крепко я заснула в теплой постельке, но утром вставать мне было очень стыдно. Жандарм Игнатий, которого голубым мундиром я любовалась в первый вечер нашего приезда, услышав на рассвете шум в гостиной, вышел из передней, где он спал вместе с Жучкой, и увидал, как я бежала по коридору. Он сказал об этом людям, а те передали нашей няне, Настасье. Старушка нашла в гостиной люльку и ящик с платьицами моей куколки, замоченные опрокинутым стаканом воды, и, подобрав их, вместе со стеариновым огарком, пошла все рассказать Антонии и маме.
Мама очень испугалась и рассердилась, и крепко бы мне досталось, если б не добрая моя бабочка: она за меня заступилась и взяла с этих пор спать в свою комнату.
Все, однако, узнали о ночных моих похождениях и долго подсмеивались надо мною, а я краснела, когда меня называли «полуночницей».
Даша и Дуняша
— Послушай-ка, Верочка, — сказала раз бабушка, входя в диванную, где я играла с двумя дворовыми девочками моих лет, Дашей и Дуней, — собирайся, — поедем: я тебя повезу сегодня в дом, где много-много девочек.
— Куда это, бабочка? К Гречинским или Бекетовым?
— Нет, в этом доме ты еще никогда не была; там живут и учатся много маленьких девочек. Мы повезем им конфет и пряников: тебе с ними будет весело.
Бабушка вышла.
— Это, верно, вас в приют повезут, барышня! — шепотом сообщила мне Даша, очень умная и хитрая девочка.
— А что это такое — приют? — спросила я.
— Это школа такая для бедных, простых детей. Там всё такие же, как мы, девочки; еще хуже нас! Не знаю, зачем вам туда? Лучше бы с нами играли.
Я не совсем поняла значение ее слов и предложила пока продолжать играть.
Игра наша была очень глупая, но она нас забавляла. Мы ставили соломенный плетеный стул на солнечное место и называли блестящие кружочки, образовавшиеся на полу под ним, виноградом. Дуня, простенькая, добрая девочка, изображала садовника; я приходила покупать виноград, а бойкая Даша представляла вора: она отдергивала стул в тень, чтоб кружочки исчезали, — что означало, что вор украл виноград, и бросалась бежать; а мы вслед за ней, догонять ее.
Наконец, устав бегать, мы расположились отдыхать на ковре. Даша первая прервала молчание.
— И счастливые эти господа, право! — объявила она, отбросив за плечи свои густые, светлые косы и обмахивая пятью пальцами разгоревшееся лицо. — Хотят — спят! Хотят — играют! Хотят — едят!.. Умирать не надо!
— А ты разве не играешь, не спишь и не ешь? — спросила я.
— Когда дают — и ем, и сплю, а не дадут — так и так! А вам всегда можно: вы барышня!..
— Хотелось бы и мне быть барышней! — протяжно заявила Дуня.
— Ишь какая! Кто ж бы не хотел?.. Были бы мы с тобою барышни, хорошо бы нам жить на свете!..
— Да!.. Не надо было бы учиться чулок вязать, — прервала опять Дуня.
— Какой там чулок! Всё б играли да ели.
— Ну, что ваш чулок! — сказала я. — Нам хуже: нам сколько надо учиться! И читать, и писать, и по-французски, и на фортепьяно играть.
— И-и! Это весело: этому-то учиться я б рада была! — сказала Даша.
— Нет, а я ни за что! — покачала головой Дуня. — Страсть, сколько бы надо учиться!
— Еще бы! — важно согласилась я. — Что такое ваш чулок? Глупость просто! А нам ужас сколько всего надо знать.
— А вот вы и не будете этого всего знать! — живо поддразнила меня Даша.
— Как не буду? Я уж и теперь много знаю…
— Ну, что вы знаете?.. — бесцеремонно прервала меня бойкая девчонка. — Я вон умею чулок вязать, а вы и того не знаете.
— Зачем мне чулок? — обиженно протестовала я. — Я читать должна учиться!
— Да и читать вы не умеете! Ну, что вы знаете против меня?.. Ну, скажите, что я буду вас спрашивать: откуда на зорьке солнышко встает и куда оно вечером прячется?.. А с чего оно огнем горит? А откуда снег да дождь берутся? А зачем трава зеленая, а цветы разноцветные? Кто их красит, а? Ну, скажите-ка! Отвечайте на все, что спрашиваю… Ну, что?.. Ан и не знаете!.. Вот и стыдно: ничего-то вы больше меня не знаете. А я больше вас знаю: чулок вяжу!
Пока Даша забрасывала меня вопросами, а я собиралась отвечать ей очень сердито, потому именно, что очень хорошо сознавала, что она права, что я никак не сумею объяснить ее вопросов, — вошла няня Наста с моею шубкой и капором. Даша сейчас же замолчала и присмирела: она была хитрая и перед старшими всегда смолкала; я же, бросив на нее сердитый взгляд, очень обрадовалась, что приход няни выводил меня из затруднения.
Я поехала с бабушкой очень задумчивая.
«Да, — думалось мне, — многое нужно мне знать, многому научиться. Нехорошо не уметь ни на что ответить… Вон, Даша спрашивает, отчего солнце светит; откуда берутся снег да дождь? А я и не знаю!.. Ишь, какой снег, славный! Какими красивыми звездочками он падает, прелесть! И всё разные!..»
И я принялась рассматривать снежинки, которые кружились в воздухе и садились мне на темную шубку.
