Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
Статус снов Горчакова, как всегда у Тарковского, равен реальности, если не превосходит ее. Фильм сплетает явь с полубредом, полусном. Действительность похожа на наваждение, а наваждение почти неотличимо от действительности.
Внезапно врывается цветной кадр — спина героя, шагающего по городку, — здесь сплетены фрагменты образов прежних лент, стихов отца. А девочка в резиновых сапогах — Анжела, является герою как ангел местного значения.
Фильм состоит из самоцитирования прежних мотивов, вписанных в стилистику постмодернистских тенденций, охватывающих все художественные средства — цитаты, само цитаты, отзвуки и переклички сюжетных мотивов, образов. Камера собирает все это в очень медленном, непривычном для Запада ритме.
Доменико решается на последний шаг в своей борьбе за очищение людей от греховных материальных страстей. Он проповедует на Капитолийском холме, взгромоздившись на круп конной статуи Марка Аврелия. Его страстный призыв к здоровым и сытым никого не трогает: «Что за мир, если сумасшедшие взывают к вам — стыдно!» Завершив свою речь, Доменико дает команду: «Музыка!» Один из сумасшедших поливает его из блестящей канистры, он неловко чиркает зажигалкой. Старая одежда не хочет загораться, а потом начинает пылать только спина. Старик горит нелепо и мучительно; жалобно воет и рвется спасти хозяина привязанный пес. Наконец на полную мощь включается в репродукторе «Реквием» Верди. Эпизод снят блестяще, производя впечатление кульминации. Но она еще впереди.
Во время гибели Доменико Горчаков приезжает в Банья Виньони и спешит к бассейну, дабы осуществить ритуал спасения мира.
«Крестный путь» Андрея Горчакова обставлен так же подчеркнуто прозаически, как и проповедь Доменико. В бассейне уже спустили воду, ему предстоит идти через жидкую грязь. Голгофа Андрея мучительна — первый раз свеча гаснет. Он возвращается и снова зажигает огарок. Оказывается, несение свечи требует глубокой сосредоточенности — он загораживает огонек полой пальто, идет осторожно, медленно, но свеча снова гаснет. Без сил, проглотив валидол, несчастный снова плетется назад и достает зажигалку. Эпизод нарочито замедлен, как бы желая затянуть зрителя в воронку этого мучительного движения, включить его в ритм жертвенного самоистязания. Теперь Андрей несет свечу, оберегая ее всем своим существом. Наконец дрожащие руки прикрепляют огарок к краю бассейна. Звук падения, крики… Гибель мученика воспринимается с облегчением — царство ему небесное. И оно возникает.
В неподвижном черно-белом кадре скромный русский пейзаж, охваченный сводами гигантского обезглавленного романского храма. У лужицы сидит Андрей, с ним собака Доменико. Медленно кружатся снежинки. Снова бабий голос начинает заплачку. Идет титр: «Памяти моей матери. А. Тарковский». Чрезвычайно красивая и многозначительная картина, как ни старался Тарковский избавиться от живописной организованности кадра и его смысловой нагруженности.
Позже Тарковский признает: «В финале я помещаю русский дом в стены итальянского собора — это сконструированный образ. Смоделированное внутреннее состояние героя, не позволяющее ему жить в гармонии, или его новая целостность, включающая холмы Тосканы и русскую деревню».
На самом деле в фильме заложена возможность разных толкований. Одно из них позже сформулирует Тарковский в интервью: «Как говорят на Западе: русские — плохие эмигранты. Мог ли я предположить, что состояние удручающей тоски, заполняющей экранное пространство, станет уделом моей дальнейшей жизни?»
Процессы в мировоззрении и эстетике, произошедшие за последние 30 лет, отделяющих нас от «Ностальгии», изменили наше восприятие и само ощущение трагического, поданного с форсированно мрачной значительностью. Смерть Горчакова дублирует гибель Доменико, но если история имеет свойство повторяться, сначала подавая события в трагическом ключе, затем повторяя их с комической усмешкой, то в фильме Тарковского все происходит наоборот.
Сумасшедший старик уходит из жизни нелепо и самоотверженно во имя высоких идеалов. «Реквием» Верди, задуманный им как аккомпанемент величественного финала, звучит с опозданием, смешивая возвышенное с иронией. Зрителям жаль старика и его преданного пса, они готовы сострадать жертвенности полубезумного «мессии».
Мрачный борец за совершенствование мира Горчаков сегодня воспринимается с нежелательной для автора долей юмора. Истинно говорят: если не хочешь, чтобы над тобой смеялись другие, посмейся сам. Особо подвержены ироническим нападкам в постмодернистском мире «души прекрасные порывы». Горчаков, в черном длинном пальто, несколько раз пробирающийся со свечой через грязное месиво заброшенного бассейна, куда менее пронзителен, чем поднимающийся в солнечное небо смеющийся Мюнхгаузен.
2
Когда Тарковский запросил продление визы, журналисты на каждой встрече стали допекать его вопросом:
«Если вы утверждаете, что русский человек в другой стране обречен на муки ностальгии, то почему не возвращаетесь сами?»
И всегда раздражаясь, Тарковский отвечал одно из двух: «Я все сказал в своем фильме, и мне нечего к этому добавить». Или: «А почему вы отождествляете меня с героем моего фильма?»
Работая над фильмом, Тарковский ощущал тщетность надежды влиться в чужой социум, чужую культуру. Его мучила и раздражала двойственность ощущения: мир притягательный, но не для него. Мир, который раздражает чужой красотой, отторгает собственническими замашками и в то же время влечет и восхищает!
Он еще не догадался брать деньги за интервью. Журналисты так и липли. Некоторые прикидывались друзьями (или в самом деле хотели таковыми стать?) и добивались неформального разговора за столиком какого-нибудь тихого кафе.
— А здесь совсем неплохо, — Рон Шебборт взглянул на открывавшийся из широкого окна кафе вид. Он хорошо говорил по-русски, став эмигрантом во втором поколении. — Там озеро, за ним лесок, конюшни, ипподром. Здесь бывают такие сражения!
— Вероятно, дорогое местечко, — опасливо взял карту вин Тарковский. — Мне только двойной кофе.
— Верно, местечко дорогущее, но в сезон скачек. Сегодня здесь тишина и мизерные цены. Тем более — вы мой гость и соотечественник. Бабушку вывезли из Одессы после войны, а мама вышла замуж за американца. Я работаю в приличной газете, мы не клевещем и не распространяем слухи.
— Знаю, — Андрей заранее поинтересовался личностью собеседника у Тонино и получил хорошую рекомендацию. Он очень боялся ненужных в его положении скандалов, способных вызвать негативную реакцию у советских чиновников — все же он подданный СССР и не собирается менять гражданство.
— Кроме того, я непременно покажу вам готовый материал, и только в отредактированном вами виде он появится на страницах газеты, — Рон сверкнул американской белозубой улыбкой. «И как им удается сохранить такой безупречный оскал? Ему явно под шестьдесят», — подумал Андрей.
— Дорогой господин Тарковский, позволю себе откровенность, ожидая от вас взаимных уступок, — только так, между нами, для моего личного любопытства. Ведь я смотрел все ваши фильмы и совершенно определенно считаю, что вы — режиссер номер один в своем направлении на территории авторского кино.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
