Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
Ну, вот, где-то через час зятек пошел на сеновал, добавить – а уже пьяненький хорошо был.
И вдруг мы с сестрой услышали его рев. Во весь голос. В избу он забежал – бледный как полотно, весь хмель из него вышибло. Стоит у порога и орет:
Мы его на кровать положили, водой да чаем отпоили, по щекам похлопали.
Оказывается, зятек только руку за бутылкой в сено сунул – сосед его за руку – цап! И потянул на себя, сронил в сено. А надо сказать, сосед – мужик здоровый. Он как схватил сестрина мужика за руку, как размахнулся – и швырнул его в угол сеновала. А потом – в другой. А потом – снова. И все молчком. А темно ведь на сеновале, ничего не видно. Зятек руки-то подставлял да все в шерсть упирался. Еле вырвался он да с сеновала домой прибежал…
А нам рассказал, что на домового нарвался. Всю жизнь, говорит, в домовых не верил, а теперь поверил.
– Да какой это домовой? Конечно, нету их. Это у тебя белая горячка начинается. Я ведь говорила, что допьешься до белой горячки. Это уже черти тебя за руки таскают. Давай-ка, пойдем завтра к наркологу, надо тебе съездить от вина полечиться. Все врачу расскажешь, что с тобой на сеновале было.
Крепко сестрин муж призадумался. К наркологу ехать отказался, а дня три, пока я еще гостила, ходил как в воду опущенный. На прощанье мне сказал:
– Наверное, и правда – горячка. Все, я больше пить не буду.
И бросил пить. Сам. Вот уже третий десяток лет в рот не берет. Годов через пять после того случая сосед рассказал ему, что на сеновале был он, а не домовой.
Лежит в гробу Максим, как в рыбнике – налим
Как-то прихватил меня радикулит, и угодил я на больничную койку, в областную больницу. Лежим – пять человек в палате, разговоры все больше о болезнях да о женщинах. Анекдоты, конечно, травим, чаи до полуночи распиваем. Один только мужик, мой земляк (как потом оказалось), лет шестидесяти, самый старший из нас – у окна – помалкивает, в наши разговоры не встревает.
Ходит к нему жена – маленькая, седенькая, как пташка лесная – чуть ли не каждый день. Уйдут они в коридор и сидят там часами, о чем-то, как голубки, воркуют.
И вот однажды Иван Михайлович, так звали нашего товарища по несчастью, проводил жену и говорит, не согласны ли мы распить с ним бутылочку коньяка за день его второго рождения. Так именно и сказал.
Один из нас из-за болезни сразу отказался, остальные просьбу именинника с удовольствием уважили. Разлили на четверых, чокнулись, выпили под маринованную селедочку и кенозерские груздочки. Чайку потом крепкого заварили. Слово за слово, разговорили молчаливого Михайловича. Спрашиваем его, что это за день второго рождения? Не у каждого такой праздник бывает. Оказалось, что сегодня очередная годовщина возвращения Ивана Михайловича с того света.
И вот какую историю услышала наша больничная палата.
– Было мне двадцать два от роду. Полгода как женился на Дусе. Работал трактористом в колхозе. В выходной утром собрался на охоту, на косачей. И надо же было – дома еще патроны в стволы сунул. Качусь с горы на лыжах, – а она у нас посреди деревни, – и падаю. Лыжу сломал, ружьишко в сторону отлетело. Поднялся – двустволка из снега торчит, дулом ко мне. Вытаскиваю из сугроба ее, а один из стволов и бабахнул, прямо в живот, в упор. И рухнул я наземь. К счастью, выстрел услышали мальчишки, с горы они катались, позвали людей. Жена моя юная с мамой увезли меня в больницу. Приехали, а хирурга нет, тоже в тот день на охоту отправился. В больнице никаких врачей не оказалось. Посмотрела меня старшая сестра, пульс пощупала. А пульса-то нет, холодный я с мороза-то. Все, говорит, кончено. Зачем мертвого привезли? Хотели было меня сродственники обратно везти, да медичка им, мол, оставьте покойника, вскрывать надо, свидетельство о смерти выписывать. Поплакали мать да женушка и домой уехали.
Вечером хирург наведался в больничку. Пришел в мертвецкую, так морг у нас называли. Вскрывать меня надо, свидетельство о смерти выписывать. И, слава Богу, судьба моя, видно, такая, не дорезал меня доктор, а ведь запросто мог бы.
На столе для вскрытия голенький лежал я, уж нож хирургический был воткнут в мое пузо, как подал я признаки жизни: то ли вздрогнул, то ли вздохнул. Это мне доподлинно неизвестно. Тут, как я потом узнал, вся больница ходуном заходила. Нагнал я на всех страху, особливо на старшую медсестру.
Утащили меня в операционную, под капельницу, стали резать да шить, уколами колоть. Полжелудка хирург отсадил у меня да кишок сколько вымотал, одному ему известно. Заштопал все, как надо. Правда, я в себя так и не пришел. Несколько дней еще лежал в больнице без сознания.
А на другой день после операции приезжают за моим телом Серега да Максим, дружки мои, из деревни. А тут такая радостная новость: живой я, хоть и в тяжелом положении, почти безнадежном.
Родных-то уведомить о моем воскресении никак нельзя было, телефонная линия в те дни была нарушена, бурей, кажется.
Мои приятели и гроб с собой привезли, чтоб было во что положить меня. Выпили крепко они за мое здоровье – и обратно в деревню. На радостях решили еще и шуткануть. Не подумали балбесы, что такой шуточкой мать мою угробить могли. Так вот, перед въездом в деревню Максим в черной шубенке улегся в гроб на санях, под крышку.
Серега лошадью правит, к дому нашему подкатывает. А там ждут покойника. Вся деревня собралась. И крест могильный у крылечка о стенку оперт. Мать с женой, сродственницы – все в черных платках, и мужики невеселые столпились.
В деревне у нас и всего-то дворов пятнадцать было. Остановилась лошадь, мать и юная жена на гроб мой так и упали. Рыдают, голосят. А тот, что в гробу, Максим-то дурачок, как захохочет спьяну! Что там было! Сам свидетелем не был, но рассказывали: фиктивного покойника бабы наши чуть не задушили. А потом кто-то в деревне прибаутку сочинил: «Лежит в гробу Максим, как в рыбнике – налим».
Кстати, гроб тот я распилил и в бане сжег. Так бабуля одна присоветовала. А крест на чердаке у матушки до сих пор лежит. Ведь когда-нибудь и пригодится. Мать-то, дай Бог ей здоровья, жива еще. Она да Дуся выходили меня тогда. Правда, на группе с тех пор, но всю жизнь слесарем работал. Вот только детишек у нас нет из-за того рокового выстрела.
Владимир Марков, г. Архангельск
Пусти на праздник мужика – придет домой без пиджака!
Случай этот мне рассказали в городе Каргополе Архангельской области, где я был в командировке…
В 1996 году, в июне, Каргополь отмечал свое 850-летие. На этот юбилей сам Ельцин выделил из президентского фонда два миллиарда рублей старыми (правда, пришли эти деньги только в сентябре). На праздник приехали братья Заволокины, другие столичные и российские знаменитости.
Каргополь – городок, из конца в конец которого не спеша можно пройти всего за 40–50 минут. Все друг друга знают, все привыкли к патриархальной тишине своего городка. А тут вдруг шум-гам, песни, пляски, братья Заволокины, телевизионные камеры, народищу на главной, поросшей лопухами и травой, Соборной площади – не протолкнуться.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
