– Нет, ну Леопольд же был шурин.
– Из-за знакомств и семейных связей.
Многих погубили семейные связи, знакомства и выбор покровителя. Полетели головы политического руководства – и вместе с ними головы их клиентов.
Агранов был патроном театра Вахтангова, Ену-кидзе и Ягода – Мейерхольда, Тухачевский – Шостаковича, Бухарин – Мандельштама, и если по-настоящему копнуть, очень мало среди советской творческой и научной интеллигенции наберётся таких, кто не выклянчивал квартиру и телефон, не молил о защите и не просил вмешаться в профессиональные споры. Как сказал Мандельштам жене, «нельзя не ходить, все ходят».
«Патрон – клиенты» очень древняя схема, разумная во многих отношениях схема, и она исключает такие понятия, как честь, верность или даже благодарность, причём это очевидно для обеих сторон. Клиент не видит себя в позиции соратника, рыцаря-вассала, самурая или скифской лошади. Несправедливо ждать от него, что его зароют вместе с патроном, а он примет это как должное!
– Давайте я вас лучше с пиарщиком познакомлю? Видите вон того? С бородой и толстым задом?
– Имеет смысл?
– Брукс! Да вы вообще знаете, кто такие пиарщики?
Саша представил Брукса специалисту и почти со злорадством стал наблюдать, как эти двое отчаянно вычисляют, какую пользу могут извлечь друг из друга. Его поразило простодушие, с которым собеседники изобличали себя, и он не мог сказать, кому желает победы. Брукс был противный человек – и специалист был очень противный человек. Брукс отчаянно пытался пробиться наверх в этом новом мире – вернуть себе в новом мире то, что утратил в старом. Специалист рассчитывал как можно скорее вернуться в Москву – как можно скорее и с фанфарами. Обоих ждал успех, потому что в XXI веке к успеху приходят не тонкие интриганы, знатоки подстав и наветов, а люди наиболее – можно даже сказать триумфально – бесстыжие.
– Что, товарищ Брукс, ходили сегодня с красным флагом?
Брукс и глазом не моргнул.
– Дело не в цвете флага, – нагло сказал он. – Раз уж вышла такая осечка с мировой революцией, глупо за цвет цепляться. А значение флага как такового – признаю. Сильную то есть государственную власть на мировой арене.
У него зазвонил мобильный, и Саша криво улыбнулся, услышав новый рингтон – это был Свиридов – и вспомнив предыдущий. «Занят, перезвоню», – бросил Брукс в трубку. А у специалиста требовательно спросил:
– Про взрыв-то что думаете? Принимают власти меры?
– Меры? Меры? Разумеется, они их принимают. Это последнее, о чём вашим друзьям нужно беспокоиться. Чем больше мер от наших властей, тем легче террористам. – Специалист напоказ задумался. – Наверное, я должен называть их комбатанты.
– Какие они мне друзья? Явный подрывной элемент. Фашиствующие дегенераты. А такие, как из тридцать четвёртой, – ну это уж прямо пора сигнализировать. Да, Энгельгардт?
– Боюсь, что это не так.
Это вежливое обвинение во лжи Брукс пропустил мимо ушей и, может быть, даже не понял. Зато в смеющемся взгляде специалиста Саша прочитал понимание, которое его не обрадовало.
– А ещё говорили, что попутчик может идеологически измениться к лучшему, если оказать на него товарищеское воздействие, – ядовито сказал Брукс. – Докатились в итоге до совместной работы с врагами народа. Нет никаких попутчиков, есть либо друзья, либо враги.
Специалист хохотнул и изобразил аплодисменты.
– Я смотрю, вы всё ещё с головой в прошлом.
– Почему это в прошлом? С какой ещё головой? Абсолютно применимо к ситуации сегодняшнего дня. – Он повернулся к Саше. – Улыбаешься, Энгельгардт? Потому что ты не смотришь марксистским взглядом. Вот скажи, кто сейчас класс-победитель?
– У нас – крупная буржуазия. А в мировом масштабе – транснациональные корпорации.
– Ну это ещё можно оспорить, – сказал специалист. – Насчёт крупной буржуазии.
– Ну так говори, тебе с этим классом-победителем по дороге?
– …Там, Брукс, такие дороги, которые просто не предусматривают, что по ним пойдёт кто-нибудь ещё. Точнее говоря, поедет.
– Но ты в ту же сторону движешься? Вперёд?
«Капитализм и коммунизм одинаково нежелательны», – как-то сказал дядя Миша, и уже тогда Саша подумал, что агрессивное стремление вперёд было среди роднящих их черт. Теперь он не знал, как сказать о своём отвращении, о нежелании подчиняться столь перекликающимся стратегиям успеха.
– Я не хочу двигаться. Я хочу расти. Как дерево, подальше от обочины.
Специалист хохотнул.
– В этой стране, дорогуша, вы дорастёте разве что до травы под копытами.
Даже при том, что Саша был сыт специалистом по горло, он бы не сорвался. Специалист был бесконечно грязный человек, но не столько лживый, сколько бесчестный. Все знали, и он сам первый давал это понять, что всё, что он говорит и делает по обязанности, противоречит его настоящим убеждениям, и его начинали уважать за смелость открытой и уже ритуальной проституции.
Публично он цитировал Константина Леонтьева и Победоносцева и с большим сочувствием говорил о Плеве; «быдло», «гебня» и «эта страна» были его любимыми выражениями за сценой. Никому не приходило в голову, что это могло быть психическим расстройством.
Внимательно поглядев на Сашу, он сказал:
– А деревья, какие есть, – это только до ближайшего пожара. Или несанкционированной порубки. Или санкционированной. По пьяни и по лицензии. В русле традиций и в рамках государственности. С одобрения широких народных масс и провластных структур. Что лицо-то такое, тошнит? Эту страну принимаешь как рвотное.
И вот тогда это случилось. Без особого, приходится повторить, повода.
– Да! – закричал доцент Энгельгардт. – Я её принимаю! Эту страну! С милицией, оппозицией, коррупцией и нефтезависимостью! С государем! С народом! С интеллигенцией! С советским прошлым! С имперским прошлым! С самодержавием, православием и народностью! С КПСС! С КГБ! и с тремя разделами Польши!
«Польшу-то ты зачем приплёл?» – спросил потом полковник Татев.
Саша оглянулся и увидел, что вокруг столпились, и бесконечная враждебность написана на лицах. Это были тупые лица – без мысли, без огня. Наступила тишина. И в тишине прозвучал отчётливый, ясный голос специалиста:
– Во всяком случае, свои деньги он прекрасно отрабатывает.
После скандала Саша хотел одного: убежать, спрятаться. Он притащился в деревянный двухэтажный дом, в котором пару дней назад с помощью дяди Миши снял комнатку, не раздеваясь сел на стул. В доме с печным отоплением и отсутствием водопровода человек твёрдой воли нашёл бы чем себя занять в этих печальных обстоятельствах, но доцент Энгельгардт не был человеком твёрдой воли. Его глаза останавливались на взывавших о действии предметах, но мозг не делал никаких выводов. День начался так хорошо, а закончился кошмаром: многие дни так начинаются и заканчиваются, многие жизни.
