Он вплотную подошёл к окну – приник, можно сказать – и с улыбкой удовлетворения стал разглядывать толпу под флагами, людей, которые, подумав, вряд ли бы захотели собраться иначе как для мордобоя.
– И чего стоят? Сами-то знают? Дали им тряпки на палки, буквы на картонки… Ах вы, котики мои. Быдло беззаветное. – Специалист оглянулся на Сашу. – Это я всё сделал.
– …
– Что это вы морщитесь?
«Потому что от тебя воняет. Ты бы хоть мылся почаще, демиург».
– В глаз что-то попало.
Красные флаги, чёрные, чёрно-жёлто-белые, триколор, андреевский флаг… откуда бы это военный флот на речке Филе… двуглавые орлы – прежние орлы, в коронах, «За веру, царя, отечество». «Пролетарии всех стран» стояли поближе к «Родись на Руси, Живи на Руси, Умри за Русь», «В борьбе обретёшь ты право своё» – бок о бок с «Кровь и почва». А вот и пятая колонна задорно поднимает свои наименее одиозные плакатики.
– Вы поглядите! и усатого притащили!
Портрет Сталина, подскакивая, как воздушный змей на старте, маневрировал в задних рядах.
– Тоже ваша работа?
– Вот уж это чистая самодеятельность. Представляете, несут и несут, каждый раз.
– Говорят, он воскрес.
– Ерунда. Он первым номером в списке неподлежащих.
– Ну да, и я так отвечаю.
– Как он мог воскреснуть, если никто его не воскрешал?
– Что за народ блядский, – говорит специалист. – Что за народ! Увидимся на приёме?
На приёме, ближе к вечеру, ответственные лица ощутимо расслабились. Прошёл день – тьфу-тьфу – по плану и без эксцессов, накричались, проголодались, разбрелись, теперь и натруженные вожжами руки могут принять бокал с шампанским.
Канализацией и то легче управлять, чем народным единением. Василий Иванович, говорят, в этот день в прошлом году, с утра поддав, скувырк нулся с трибуны и двинул в толпу, хлопая компатрио тов, сообразно полу, по плечам и задницам, – и сошло с рук. Вот неприятное открытие для Игоря Биркина: Василия Ивановича в Филькине любили. Мыли кости, кляузничали, норовили надуть и подсидеть – и никто, чего уж там, не встал на его защиту в трудный час, – но зла не держали и с гордостью говорили «а наш-то» при каждой неприличной выходке. Про Игоря Львовича «наш» разве скажут? По заднице себя хлопать позволят? И Игорь Биркин с завистью косится на доцента Энгельгардта: этот в свою чужеродность облачён, как в доспех какой, чем и гордится: питерская марка, спесь на ровном месте; глазом не моргнул, когда приглашали, как будто так и надо… а как не пригласить? Человек органов, и что-то там с РЖД… Виталик все уши продудел. Умеют питерские, будучи замараны по макушку, ходить по свету бледным ангелом.
– Александр Михайлович! Спасибо, что пришли. Всё, конечно, очень провинциально… И лично я не уверен в необходимости манифестаций, подобных сегодняшней… наследие советской власти, что тут скажешь.
– Мне очень понравилось.
«Лицемерная лягушка», – подумал Игорь Львович.
– Тогда жду совместной работы.
– Угу. – И Саша почувствовал, как углём прожигает его пятку проклятый список Вацлава, спрятанный в ботинке под стелькой. В то же время сзади его сердито и настойчиво дёргали за рукав, и кто-то шипел: «Энгельгардт, да представьте же меня!» Он обернулся и увидел Брукса.
– Знакомьтесь, – сказал Саша машинально. – Игорь Львович, это Брукс из РАПП.
– Уже нет, – сказал Брукс, – давно нет. Что мы будем ворошить эти старые дела, когда предстоит делать новые. Самый сейчас серьёзный вопрос – о буду щем. Правильно я говорю?
– Хгм, – сказал Биркин. – Да. Вы военный?
Игорю Львовичу в аббревиатуре послышались какие-то пулемёты, что-то, связанное с армией.
– Военный? Нет, не военный. Вам нужны военные? Я кое-кого знаю, могу —
– Ох, нет. Спасибо.
– Брукс – журналист, – сказал Саша. – Сейчас сотрудничает с местной прессой.
– Уже в штате, – сухо уточнил Брукс.
– А! Это важно. Пресса – это очень важно. Вы меня извините?..
И Биркин заторопился навстречу какому-то пухлому дяде с низким лбом второгодника.
– Ладно, – сказал Брукс, – начало положено. А чего он так армией интересуется?
– Просто перепутал.
– Ну, не знаю, из каких полей такая путаница. Армия – это не шутки. Я теперь подробности посмотрел и могу сказать, Энгельгардт, что определённо нечто затевалось. Красными маршалами.
– Доказательств нет.
– То-то и оно. Доказательств нет, потому что нужно успеть что-то сделать, чтобы доказательства появились. Только если б инстанции сидели и ждали, пока они появятся, так ещё неизвестно, до чего бы тогда дошло и кто что кому доказал. Смотрите, кто это вам машет? Вон тот, с тростью?
Саша тоже поднял в знак приветствия руку.
– Так, знакомый.
– Что за знакомый? Чем занимается?
«Брукс, отцепись».
– Безопасностью он занимается. Вы-то сами как? В штат, говорите, взяли?
– Безопасностью в каком смысле? Замки-засовы?
У вежливого человека нет способов осадить беспардонного, поэтому Саша сдался и рассказал, какие замки и засовы находятся в ведении полковника Татева.
– Ого! А! Слушайте, Энгельгардт. Хочу вас предостеречь.
– Я уже и сам, – сказал Саша уныло. – Остерегаюсь.
– Ну правильно. Он чертовски хитрый человек. Такой, ты понимаешь, развращённый человек, с гнилыми наклонностями. Исключительный двурушник и лжец.
– …Нет, я бы так не сказал.
– Ты бы так не сказал! А что ты скажешь, если я скажу, что он ещё с тех пор с товарищами из органов знаком? И когда из второй ссылки вернулся и его нигде не хотели брать на работу, он пошёл за помощью к следователю, который вёл его дело?
– Да вы о ком?
– О Посошкове, разумеется; говорю же: предостерегаю.
– …И что тот следователь? Помог?
– Помог. Эти ребята вообще многим помогли, и несправедливо, что их вот так всех подряд облили грязью. Собственные-то дружки его, надо думать, в подворотни убегали, чтобы с ним на улице не столкнуться.
Саша вспомнил, как на встрече в библиотеке Посошков сухо поклонился Кошкину, и подумал: неужели?
– А вы знаете, кто это был?
– Нет, откуда. Но, сам понимаешь, неспроста всё это. И связи у твоего профессора наверняка остались.
Брукс замолчал и уставился на Сашу, явно ожидая благодарности за сделанное предостережение. Куда ты лезешь, дурень, подумал Саша.
– Не торопитесь, Брукс, – сказал он. – Помните, что с Леопольдом случилось? Всё из-за таких знакомств.
