Ожидая свет благословенный,Терпеливо ты сидишь в тени.Дух твой тихий, в горести смиренный.Святостью наполнил эти дни.Радости, печали и волненья —Только рябь пустая суетыНа волнах реки, что без сомненьяПерейти уже готова ты.Берег наш навеки покидая,Мир, что не живет в святой тиши,Мне оставь в наследство, дорогая,Все твои сокровища души.Завещай великое терпенье,Что сильней, чем самый лучший друг,Может нашу веру в ПровиденьеПоддержать в оковах смертных мук.Надели меня чудесной силой —Смелостью любви и добротыСделать долг не колеей унылой,А тропой весны и красоты.Дай мне бескорыстие и кротость,Чтоб всегда уметь забыть себя,Чтобы и обиду и жестокостьСердцем и душой прощать, любя.Так теряет наше расставаньеГоречь всю последнего «прости»,Ибо каждый день дает мне знанье,Как с утратой нечто обрести.Тяжкое прикосновенье горя,Усмиряя дух мятежный мой,Даст мне мудрость жить, с судьбой не споря,В единенье с силою благой.И отныне, стоя над рекою,Буду знать – на дальнем берегуЖдет меня и машет мне рукоюТа, чей образ в сердце берегу.Добрый ангел веры и надеждыСохранит на жизненном пути,В час последний мне прикроет вежды,Даст без страха реку перейти.
С потеками и кляксами, неровные и бледные, строки эти принесли Бесс невыразимое утешение. Она всегда сожалела лишь о том, что так мало сделала в этой жизни, но стихи Джо уверяли ее, что она жила не напрасно и что ее смерть не принесет отчаяния близким, как она прежде боялась. Пока она сидела со сложенным листком в руках, обуглившееся полено упало и развалилось на куски. Джо вздрогнула, поправила огонь и тихонько подкралась посмотреть, спит ли Бесс.
– Не сплю, дорогая, но так счастлива. Смотри, я нашла это и прочитала. Я знала, что ты не будешь возражать. Джо, неужели я в самом деле стала для тебя всем этим? – спросила она, указывая на листок с задумчивой, смиренной серьезностью.
– О Бесс, конечно, конечно! – И голова Джо опустилась на подушку рядом с головой сестры.
– Теперь у меня не будет чувства, что я зря жила на свете. Я не такая хорошая, какой ты описала меня, но я старалась поступать хорошо; и теперь, когда слишком поздно начать поступать еще лучше, так утешительно знать, что кто-то так глубоко любит меня и чувствует, что я помогла ему.
– Больше, чем кто угодно на свете, Бесс. Я думала, что не смогу смириться с разлукой, но я учусь чувствовать, что не теряю тебя, что ты будешь для меня чем-то большим, чем прежде, что смерть не разлучит нас, пусть даже и кажется, будто это разлука.
– Я знаю, она не может разлучить, и я больше не боюсь ее. Я уверена, что по-прежнему буду твоей Бесс, буду любить тебя и помогать тебе еще больше. Ты должна занять мое место, Джо, и стать для папы и мамы тем, чем была я. Они обратятся к тебе за поддержкой, не подведи их; и если будет трудно выполнять эту работу одной, вспомни, что я не забываю тебя и что ты будешь счастливее, помогая родителям, чем сочиняя замечательные книжки или путешествуя по всему свету. Любовь – единственное, что мы можем унести с собой, умирая, и это она делает конец таким легким.
– Я постараюсь, Бесс. – И в этот момент Джо отказалась от прежних стремлений, посвятив себя новому и лучшему, признавая тщету других желаний и чувствуя благословенное успокоение веры в бессмертие любви.
Так весенние дни приходили и уходили, небо становилось яснее, земля зеленее, цветы распускались, прекрасные и ранние, и птички успели вернуться, чтобы сказать «прощай» милой Бесс, которая, как усталое, но доверчивое дитя, держалась за руки тех, кто были ее проводниками всю жизнь, и родители осторожно провели ее через Долину смертной тени и оставили Богу.
Редко, кроме как в книжках, умирающий произносит памятные слова, переживает видения или покидает этот мир с блаженством на лице, и те, кто простился со многими душами, знают, что для большинства конец наступает так же естественно, как сон. Как и надеялась Бесс, «отлив прошел легко», и в темный час перед рассветом на той же груди, где она сделала первый вздох, она сделала и последний, без прощальных слов, но с одним любовным взглядом.
