Книга Последний бебрик - Ирина Сергиевская

Придя в себя, Май смог немного пошевелить пальцами руки, утомился, но остался доволен собою и продолжил рассматривать комнату. Два ряда банок с соленьями под окном, около балконной двери стул, на стуле одежда — что-то знакомое, с вышивкой… рубашка? И что-то красное — шаровары? Май беспокойно вздрогнул, силясь вспомнить. Тут из-под стула, как живые, высунули носы сапоги — сморщеные стручки красного перца.

— А где… бандура? — неслышно прошептал Май и вспомнил все, что случилось, до мельчайших деталей.

Тотчас кто-то пробежал по коридору мимо закрытой двери — шустро, игриво, словно кошачьими лапками. Это была дочка, Туся. Май хотел позвать ее — голос не слушался; хотел встать — недоставало сил. И тут ему подсобила… верная бандура: нарочно грянулась на пол из-за шкафа, куда ее сунули, видно, второпях. Дверь на грохот немедленно открылась. Май увидел двух своих женщин — большую и маленькую, в одинаковых, сшитых из голубого ситца, домашних платьицах. Май шевельнулся, чтобы подняться, но женщины бросились удерживать его на кровати. Галя обняла за плечи, а Туся положила голову ему на живот. Маю померещилось, что они, втроем, встретились уже в… посмертии — как обещал Анаэль — и счастье их будет теперь длиться вечно…

Обе женщины несли какую-то нарочито-беззаботную чушь, чтобы развеселить Мая: о купленном и забытом в магазине мороженом; о гусе, который ущипнул Туею за ногу на берегу Днепра, в Каневе; об Одри Хепберн, которую вот-вот покажут по телевизору. Май слушал с упоением и любовался обеими женщинами — большой и маленькой: у какого еще мужчины есть такие красавицы! Галя — смуглая, с темными сливовыми глазами; с природной, здоровой статью, которой стеснялась так же, как своей немодной одежды. Она не знала, что одежда модная сделала бы ее смешной — попробуйте одеть модно античную статую! Туся — желтоглазая, как Май; с волосами цвета гречичного меда, заплетенными в ладную косичку. Смешная пройдоха Туся. А какая ловкая! За пять лет резвой своей жизни умудрилась не разбить ни одной чашки, не поломать ни одной игрушки. Май потянулся к косичке с развязавшимся бантом, но Туею как ветром выдуло из комнаты.

— «Римские каникулы» по телевизору, — объяснила жена.

— Галя, — волнуясь, тихо вымолвил Май, и она наклонилась к нему с испуганной готовностью. — Галя, я знаю, что ты сдаешь кровь… за деньги!

От неожиданности она отпрянула и заговорила, неумело стараясь заморочить Маю голову, сбить с толку, обмануть:

— Какая глупость, Семен! Ну надо же… Откуда сплетни берутся?!. Ты лучше послушай, как мы приехали! Идем с Тусей по лестнице, а у нас дверь настежь! Зои нет, вещей ее нет. Видно, разминулись, она в Канев, мы из Канева. Ну, во-от… А ты в комнате, на кровати, в глупейшем виде — штаны красные, сапоги, бандура рядом валяется…

— Галя, ты сдаешь кровь, — угрюмо перебил Май.

Она, не обращая внимания, продолжила виновато и неумело плести свой монолог:

— …Сначала я решила, что ты пьяный, и это меня сразило. Потом вижу, трезвый. Просто без сознания. Семен, как ты меня напугал! Слава Богу, обошлось! А откуда у тебя этот костюм? Ты что, на маскараде был? И бандура!.. Какой ты смешной! — Галя запнулась и печально поведала: — Соседка-то наша умерла. Жалко. Квартира ее опечатана.

— Знаю, — кивнул Май и простонал, дернув одеяло на груди: — Ты, оказывается, кровь сдаешь!.. Подлый я, о-ох, подлый… Трусливый и подлый…

— А Туся танцевать научилась! — прервала Галя и крикнула: — Туся, иди к нам!

Влетела шаровая молния — Туся: растрепанная, в руках коробка конфет, тех самых, с «Благовещением» на крышке. Залезла на кровать, положила коробку на грудь Мая, спросила хитрым, вежливым голосом:

— Можно попробовать? Вкусные!

Ясно было, что попробовала уже, и не одну. Май промычал в ответ что-то сдавленно-нежное как всегда и погладил шершавую косичку. Туся открыла коробку. Сверкнули крылья ангела, просиял его чудный лик. Май вдруг отстранил маленькую руку с поднесенной конфетой и сказал Гале твердо:

— Я запрещаю тебе сдавать кровь.

Туся взглянула непонимающе на него, на мать.

— Что же ты, Туся, здесь сидишь? По телевизору Одри Хепберн показывают! — быстро сказала Галя.

Туся унеслась, прихватив коробку.

— Семен, ну зачем волноваться из-за пустяков? — испуганно сказала Галя. — Сдавать кровь совсем не больно, а даже полезно.

Она сидела на краешке кровати, смирно сложив на коленях длинные руки и глядя в окно сливовыми глазами, — будто боялась посмотреть в лицо Мая.

— Подумаешь, кровь! Это не худшее, что я в своей жизни делала. У меня на совести такое есть!.. Давно сознаться хотела. Я, Семен, два года назад полкило колбасы в универсаме своровала!.. Чуть удар не хватил со страху, когда мимо кассы шла…

— А я? Я где тогда был?! — растерянно спросил Май.

— Ты тогда болел, дома лежал, в себя приходил после того, как тебя, пьяного, из-под трамвая какие-то люди спасли. Помнишь?

Май только замычал, закрыв локтем лицо.

— Прости меня, Семен, воровку такую! — взмолилась Галя без надежды на то, что будет прощена. — Я ведь себя утешала: мол, для Туси ворую и для тебя, больного! Но это — ложь, потому что мне самой хотелось этой колбасы чертовой, до слез хотелось! Я ее съела почти всю, в скверике за кинотеатром «Слава»!.. А вам с Тусей только по кусочку досталось… Прости меня, Семен!

— Не надо! — жалко пролепетал Май. — Это я… я во всем виноват! Во всем! И ведь я же всегда хотел заработать и делал все, что умел, а ничего не вышло! У меня и сейчас денег нет! Ни копеечки! Бессмысленный я человек!

— Что ты! Что ты! — Галя сильно, ласково сжала его руку — остановила, чтоб Май не терзался, не доставлял себе душевной боли; ее и так было довольно в его жизни. — Главное, Семен, ты дома, жив, здоров! А денег у меня тоже не осталось. Ну, не беда, завтра у кого-нибудь займу! Все это — пустяки! — Она наклонилась и спросила с любопытством: — А откуда ты про кровь знаешь?

— Знаю… — Май помолчал, крутя прядь волос за ухом, и не выдержал, признался: — Галя, ты можешь смеяться надо мной, даже хохотать, как над сумасшедшим, но я убежден, что фра Анджелико писал своих ангелов с натуры. Понимаешь? Ангелы — существуют!

— Конечно, Семен, — просто сказала Галя, расправляя складки на пододеяльнике.

Май даже обиделся, что она не усомнилась в его словах, и сказал горячо:

— Галя, я познакомился с ангелом!

— Я тоже, — сказала она и, словно стыдясь, добавила быстро, тихо: — Мой ангел — это ты.

Май не успел пошутить — Галя наклонилась и поцеловала его слабую, по-детски гладкую руку. Душа Мая смутилась от изумления и стыдного счастья. Превозмогая слезы, он нелепо спросил:

— А… какой сегодня день?

— Воскресенье уже, — сказала Галя и неслышно вышла, закрыв дверь.

Жемчужное небо измерцалось; прозрачные белые звезды выступили на нем. Город — со всеми его ангелами и химерами — полетел в обманчивую, короткую ночь. Когда же часы ночные сомкнулись с утренними, то сомкнулись на миг — самым непредвиденным, удивительным образом — и надземные города, вечно странствующие в космосе. Маю посчастливилось увидеть то благословенное место мироздания, где перетекали друг в друга небесный Киев и небесный Петербург — перетекали с тою же праздничной, совершенной легкостью, с какой нарисованный кузнец Вакула летел над рекой Фонтанкой, Шереметьевским дворцом и каретой господина Гофмана, Эрнста Теодора Амадея.