— Что же вам от меня угодно? — проронил Шемякин.
— Вашей помощи, дорогой мой. И я вам, может быть, пригожусь когда-либо! Урезоньте их, уговорите!… Избавьте меня от этой нелепой дуэли!
— И вы даете честное, дворянское слово, что Леониды Николаевны красть не приказывали, нигде у себя ее не держали и никогда ей гнусностей не предлагали?
Слова Шемякина звучали раздельно и металлически.
— Честное слово!
Пентауров даже перекрестился.
— Извольте, помогу! И даже больше-с… Можете сегодня же безбоязненно уезжать в Петербург. Никто вас больше не обеспокоит!
— Да ну? — воскликнул обрадованный Пентауров.
Шемякин встал.
— Прошу посидеть минуту! — сказал он и вышел за дверь.
Степан Владимирович шлепнул себя по ляжкам и даже подскочил от нахлынувшего восторга. Потом поднялся с кресла, заложил руки за спину и, улыбаясь, принялся прохаживаться по кабинету.
«А ведь действительно дельный парень! — думал он про Шемякина. — Как он только все это устроит?»
Дверь отворилась, и показались пятеро дюжих конюхов; один нес здоровенный пук розог.
Шемякин вошел последним и затворил за собой дверь.
— Раздеть его! — приказал он конюхам.
Пентауров посерел, выпучил глаза и попятился.
— Что вы? Что такое? — пробормотал он, охваченный ужасом.
— Живо! — Шемякин слегка возвысил голос.
Конюхи в один миг скрутили кусавшегося и дравшегося Степана Владимировича, сдернули с него щегольские светлые панталоны и разложили на ковре из медвежьей шкуры.
— Пороть! — коротко сказал Шемякин.
Свистнули розги. Пентауров неистово завизжал и забился, но здоровенные детины держали его за руки и ноги. Розги свистели и клали рубец за рубцом на белое тело «государственного» человека.
В дверь кабинета раздался сильный стук.
— Саша, что тут происходит? Пустите?! — послышались из-за двери взволнованные женские голоса.
Шемякин приоткрыл дверь.
— Здесь вам не место… Ступайте! — железным, не допускающим возражений голосом сказал он и опять захлопнул и запер дверь.
— Больнее! Крепче пороть! — послышался еще раз его голос.
Конюхи усердствовали вовсю. Через несколько минут крики и свист розог в кабинете стихли.
Дверь распахнулась, и показался мертвенно-бледный Пентауров в измятом и изорванном платье. Не то плач, не то какие-то слова невнятно рокотали в его горле.
— Можете ехать в Питер: теперь с вами драться никто не станет! — напутствовал его Шемякин.
Помутившиеся, блуждающие глаза Пентаурова вдруг наткнулись на кучку перепуганных женщин, сбившихся в конце коридора. Среди них была… Леня.
Пентауров заморгал, словно прогоняя что-то почудившееся, потом, косясь на нее, как пугливая лошадь на куст, прошмыгнул мимо и исчез в зале.
— Сашка, ты с ума сошел?! — закричала, обретя дар слова, Аня.
— Нет, как будто ничего, здоров!… — ответил Шемякин, трогая себя за лоб и принимая свой обычный вид и тон; только почерневшие глаза его еще не успели отойти и стать обычными серыми.
— Ты его выпорол? Дворянина? — только шепотом и смогла выговорить Степнина.
— Бабушка, не мог я же ему отказать: он сам просил об этом!
— Вздор несешь!
— Ей-богу, бабушка, правда! Просил устроить так, чтобы никто драться с ним не стал! Я и устроил. Разве нехорошо?
Шемякин совсем овладел собой.
— Да ведь он же дворянин?!
— А я его на коврике, бабушка: на коврике это совсем хорошо!
— Молодец! Так и следовало его проучить! — сказал Плетнев.
— Господа, дворян же не порют? — воскликнула Серафима Семеновна.
— Если они не врут, маменька! — откликнулся Шемякин. — А кто врет, тому чики-чики бывает; так меня в детстве учили, ей-богу!
— Ах ты, разбойник! Ах ты, шут! — говорила Степнина, идя под руку с ним из коридора. — Вот уж действительно, мозгу не вместить, что натворил!
— Бабушка, это я в государственных целях сделал! — оправдывался Шемякин. — Гусары его могли на дуэли убить; это им что — тьфу и ничего больше, а он говорил, что он человек нужный, полезный! Я и подумал: оставлю-ка я господ гусар с носом, пусть он себе назло им живет… Я о нем от души позаботился! Право!
— Теперь ездить к нам побоятся люди, скажут — выпорют!
— И отлично, бабушка! — вмешалась Соня. — По крайней мере только хорошие люди ездить будут!
— Я знаю, о ком вы в действительности подумали, Александр Николаевич! — тихо произнесла Леня, взяв свободную левую руку Шемякина и пожав ее. — Было ужасно, но спасибо вам!
Она поспешила к своему жениху.
На балкон, куда опять собрались все, торопливо вышла Ненила, направилась прямо к Шемякину, взяла его руку и громко чмокнула ее.
— Спасибо, батюшка, что поучил этого молодца: давно плакали по нем розги! — сказала она и поклонилась в пояс. — Вот как утешил на старости лет, свечку за твое здоровье поставлю! Всегда говорила, что из тебя прок будет!
Молодежью вдруг овладел приступ смеха. Первою закатилась, припав к спинке стула, Соня; ей принялись вторить и остальные.
— И поделом, и поделом! — восклицали то тот, то другой.
— Но какой у него был вид?! — заливалась Анечка. — Как он визжал! Я думала, его режут!
Появились улыбки и на лицах старших.
— Барыня Грунина приехали! — возгласил из дверей лакей; вслед за ним появилась и сопровождаемая Нюрочкой Марья Михайловна.
— Что, не у вас был сейчас Пентауров? — осведомилась она, здороваясь с хозяевами.
— Нет, не у нас… — не сморгнув, ответил Шемякин. — А что?
— Да совсем странный какой-то: смотрим, едет человек, чуть не шагом, сам задом наперед коленями на сиденье стоит. Поравнялись мы — вижу: батюшки, Пентауров?! И расстроенный, всклокоченный! «Что это вы, — спрашиваю, — на коленках едете?» Вообразите, лошадей даже не остановил, только рукой эдак обвел: «Вид, — говорит, — очень хорош!» Он не рехнулся ли?
— Бедный! Возможно… Сам мне говорил, что он очень расстроен! — проговорил, качнув головой, Шемякин.
— А в Рязани у нас короб новостей! — продолжала, усаживаясь Грунина.
— Не удивишь, матушка, своих у нас много! — прервала ее Степнина.
— Ну-те, какие? — Мария Михайловна приготовилась слушать: она специально за тем и приехала, чтобы почерпнуть вдохновения для продолжения тех сказок из тысячи и одной ночи, которые гуляли по Рязани о происшествии в Баграмове. О бегстве Лени и о том, что она находилась в Рыбном, Марья Михайловна, а стало быть и Рязань, еще ничего не знали.
