— Хорошо, хорошо. Вы правы. Назовите ваши условия, и мы с этим покончим. Я не отказываюсь платить.
— Кто тот человек, который приезжал вместе с вами к двадцать шестому дому?
— Я был там один.
— В машине — да. Но под наблюдением вашего человека.
— Никого из своих знакомых я там не заметил.
— Возможно. И тем не менее вы были там не один. Как только выясню, кто это, мы продолжим переговоры. А пока можете передохнуть. Надеюсь, я вскоре на него выйду.
Сходняк, как и обещал главшпан карманников, собрался вечером в тот же день, в одном из ресторанов Замоскворечья. Решение собравшихся было почти единодушным: дать «по ушам». Кое-кто попытался замолвить за Жженого слово, но их голоса утонули в общем негодовании. Молодым ворикам не терпелось упиться властью.
— Крыса, зарежешь его — никто из блатных тебя не осудит. Хватит, падла, покочевряжился. Посмотрим, что он теперь запоет в шкуре фраера.
Спустя полчаса Жженый узнал о решении сходки.
«Вот так. Обратно переиграть нельзя. Теперь можно открывать торг с уголовкой. Должны отпустить. На мне одной воровской крови — ушат. Не говоря о всех фраерах, которых я упаковывал пачками. Сам не буду звонить. Дождусь их звонка. Ментам уже завтра все будет известно».
Он не ошибся. В уголовке — ЧП. Жженый получил «по ушам». Жженый больше не вор. Накрылся столь ценный оперативный источник.
— Геннадий Юрьевич, до нас дошли слухи: вы будто бы уже не у дел. Объясните, успокойте наши тревоги.
— Увы. Это так. Случилось такое несчастье. По телефону мне не хотелось бы. Давайте я к вам подъеду.
— Можем встретиться, но не в управлении, а где-нибудь рядом, в моей машине. Помните номер? Я жду.
Жженый в темпе собрался — и на свиданку. Машину шефа увидел издалека. Для страховки проехал мимо, развернулся, еще раз проехал и только после этого припарковался. Но из машины не вышел, а минут пять наблюдал. Затем юркнул в машину к шефу.
— Прежде всего примите мою личную благодарность за наводку на Троля. Взяли тепленького с ворованными вещичками в компании с такими же головорезами. Факт, безусловно, отрадный. Но как же вы так оплошали?
— Сам не пойму. Наглотался таблеток, кажется, ноксерона. Заторможенность. Поздно врубился. Достал меня этот щенок. Наглые стали, никакого уважения к старикам. Завелся и уже не смог остановиться.
— Переиграть никак нельзя решение сходки?
— Товарищ полковник, слышать такое от вас как-то неловко. Жалею, что не поехал на сходку. Вот за что ругаю себя. Не думал, что столько блатных пойдут против меня.
— И как же теперь?
— Все будет как прежде. Только, конечно, информация уже потухлей, дешевле.
— Никуда не годится. Такой ценный источник. Надо что-то придумать. Что я скажу начальству?
— Скажите, что старый стал, что не та уже голова и нет прежней смекалки. А мне каково? Для меня это — допинг, возможность пощекотать нервишки. Но, видно, всему приходит конец. В тираж мне пора. Самое время.
— А ведь знаешь? Ты прав. Никогда не думал об этом. Старость — не радость. Это ты верно подметил. Все хотел у тебя спросить. Правда, что уркам, которые отошли от дел по старости или из-за увечья, полагается выходное пособие? Слышал, будто бы двадцать пять тысяч зеленых.
— Я вам когда еще говорил — не читайте вы эти глупые бульварные газетенки, пишут там одни сосунки, тащат весь бред, который услышат. Все блатные думают об одном: как побольше урвать для себя и поменьше отдать на общак.
— А я, каюсь, верил, верил. Думал, действительно есть у вас такой гуманный профсоюз.
— Просьба у меня к вам, товарищ полковник. Я вроде как невыездной, за границу меня не пускают. Может быть, поговорите с начальством обо мне? Хочу отдохнуть по-людски, поваляться у океана на белом песочке. В конце концов я — не негр. Пашу и пашу. Со здоровьем у меня нелады. Сердчишко шалит. Сами понимаете, работа нервная. На досуге подумаю, как подкатиться к ворам с другого бока. Чем черт не шутит? Может, удастся.
— А что? В этом есть смысл. В самом деле, ты же не каменный. Вез, сколько мог, не скулил. Даже металл устает. Если взять и собрать все, что ты сделал для уголовного розыска, думаю, перетянет заслуги многих полковников из нашего ведомства. Через час я иду на доклад к генералу, попробую переговорить с ним. Искать сейчас твое досье некогда, вот тебе лист бумаги, ручка, напиши мне для памяти с десяток своих наиболее громких подвигов по выявлению и разоблачению опасных рецидивистов. На докладе я напомню ему о них. Думаю, он поймет. Мужик он строгий, но справедливый, ценит ювелирную работу секретных агентов.
Поколебавшись несколько секунд, Жженый взял лист бумаги и стал писать. Писал он быстро, мелким бисерным почерком. Изредка поднимал от листа глаза, вспоминая самые-самые нашумевшие свои донесения, и злорадно посмеивался. Чем рисковал он? Ничем. Все это зафиксировано в его формуляре. Исписав три четверти листа, он вручил его шефу:
— Подпись, число — не надо?
Вопрос был с подвохом.
— Зачем? Это же для меня. Прочти, если нетрудно. Я в спешке забыл очки в кабинете.
Лунев прочитал.
— Весьма впечатляет. Думаю, генерал не откажет, пойдет нам навстречу. Даже не сомневаюсь в этом.
«И все? Неужели заметано? Что-то уж больно гладко. А если он расколол меня? Да нет. Мент он, конечно, ушлый. Но на это у него мозгов не хватит. Поживем — увидим. На войне и поросенок — божий дар».
ТЮРЬМА — НЕ КУРОРТ, НО ЖИТЬ МОЖНО
На этот раз Шацкий не стал повторять ошибку, допущенную с Рогалевым, не поддался соблазну снова заняться расследованием, а передал кассету знакомому оперативнику из МУРа. Кассета заинтересовала начальство. Задержание Синебродова выявит его связи.
Группа из трех человек выехала на Бережковскую набережную. Перспектива раскрыть «глухое» убийство усиливала рвение оперативников. Одно такое раскрытое преступление позволило бы списать с десяток похожих убийств, а «висяков» в отделе достаточно.
Позвонив из машины и убедившись, что Синебродов на месте, они припарковались возле его подъезда. Один поднялся этажом выше, чтобы подстраховать коллег от неожиданностей.
Телефонный «ошибочный» звонок стал Синебродову сигналом. Он легко «выкупил» черную муровскую «Волгу» и позвонил Шнобелю, сказал, что за ним приехали.
С наступлением сумерек в дверь позвонили. Ордера на арест и обыск, естественно, не было, но Владимир Александрович возмущаться не стал, понимая бесполезность такого протеста. Оперативники повели себя довольно нахально. Бесцеремонно полезли по ящикам, откупорили и выпили по нескольку банок пива. Курили, где вздумается, громко переговаривались. Бить, правда, пока не стали, оставив это удовольствие на десерт.
