Барбара перестала резать яблоко и уставилась на этого чужого человека — на свою дочь.
— Да, это правда, я презираю тебя, — повторила Анна, глядя на Барбару, стоящую в защитной стойке с ножом, застывшим в воздухе. — Тебя и твою сумочку а-ля Маргарет Тетчер, и твою мебель в твоей так называемой «гостевой» комнате, накрытую синтетическими чехлами. Посмотри: кто к нам приходит? Тетя Илейн?.. А то, как ты в кинотеатре громко шуршала оберткой, открывая мороженое? Было так неловко: все оборачивались на нас и просили перестать шуршать. Ты вечно ходила с коробкой этих дерьмовых «Малтизерз», поедая одну конфету за другой. Но дело даже не этом…
Сейчас в ее памяти всплыло все — целая жизнь затаенных обид. Как говорил Шон, ей было необходимо выплеснуть все эти тяжелые чувства и воспоминания.
— Будут еще какие-нибудь претензии? — попыталась улыбнуться Барбара, но у нее ничего не получилось. Она взяла свеклу и начала ее резать, а из ее пальца текла кровь.
— А я даже еще и не начала. Мы могли бы поговорить о тебе и о папе, как о родителях. Обо мне, которая вечно была между вами двумя, как между молотом и наковальней, а вы вели себя как два подростка. Я хочу сказать, почему бы тебе не разобраться во всем сейчас, когда прошло уже более пятнадцати лет…
— Ты сама знаешь почему, — сказала Барбара с мокрыми от слез глазами.
Если бы Анна не знала свою мать так хорошо, то подумала бы, что ее мать сейчас расплачется.
— Я хочу сказать, почему ты упорно молчишь? Или вся проблема кроется именно в этом? В том, что ты, черт возьми, ни о чем не хочешь говорить? Ты дружишь с Илейн Квили вот уже сорок с лишним лет и до сих пор не можешь ей сказать, что ты ее просто терпеть не можешь. О, нет. Ты просто продолжаешь притворяться. Никто не может до тебя достучаться. Ты живешь в своем странном старом мире, где абсолютно ничего не изменилось. Ты до сих пор носишь плиссированные юбки. Даже папа не может с тобой разговаривать, а ведь он, черт возьми, твой муж. Если это можно так назвать.
Выговорившись, Анна почувствовала себя лучше. Это было так целительно — выплеснуть свои чувства наружу. Когда держишь их в себе, они разъедают душу, как раковая опухоль.
— Анна, прекрати сейчас же. Ты говоришь вещи, о которых потом горько пожалеешь, — сказала Барбара, и вдруг тонкие ручейки слез потекли по ее лицу.
— О, нет. Я не буду об этом сожалеть. Я хочу с этим покончить, — решительно сказала Анна.
Она удивилась, увидев слезы матери. Она не видела, как мать плачет, с 1980 года, когда Барбара призналась в своем «бесплодии».
Анна поднялась со стула. Она не хотела смотреть на лицо матери.
— Я собираюсь тебе рассказать, каково это — чувствовать, когда у тебя вдруг отбирают собаку. И каково это чувствовать, когда получаешь удар тапочкой. Почему ты не хочешь отвечать за свои поступки?
— Ты уже закончила?
Барбара вытерла лицо, но тут же по щекам побежали новые слезы. Она взяла желтую миску, выложила в нее салат и полила его соусом.
— Нет, не совсем. Я хочу тебе сказать, что мы — не семья. Что мы никогда не были семьей. Для того, чтобы создать семью, мало родить ребенка. Как бы то ни было, та «семья», о которой ты так мечтала, разрушилась. И кто ее разрушил?
— ТЫ ЗАКОНЧИЛА?
Слезы одна за другой бежали по лицу Барбары, высыхая на ходу, но Анна не могла остановиться. Она была не в состоянии думать, правильно или неправильно поступает.
— И не думай, что ты меня расстраиваешь. Я уже вдоволь наплакалась за свою жизнь, а тебе не было до этого никакого дела. Твои мелкие ожидания стали для меня тюрьмой. Мне всего лишь хотелось быть актрисой. Но разве ты хоть как-то поддержала меня в этом?
— Что я такого сделала? И чем я заслужила все это? — тихо проговорила Барбара, прекратив делать салат и смахнув слезы с лица.
— Я тебе скажу, что ты сделала… — прошипела Анна. — Я тебе скажу, ты… Остается только благодарить Бога, что у тебя не было больше детей. Потому что ты все испортила. Неудивительно, что ты не смогла завести еще детей. Должно быть, я была принесена в жертву. Потому что бог знал, что из тебя получится дерьмовая мать.
Анна остановилась, слегка шокированная тем, что только что сказала.
Слезы ее матери высохли в ту же секунду.
— И не пытайся заставить меня почувствовать себя виноватой, — сказала Анна. Но Барбара превратилась в каменную статую. Анна была удивлена тем, что каменная статуя поднялась и пошла в комнату, которую они всегда называли семейной комнатой. — И я не собираюсь извиняться за то, что сказала правду! — крикнула она Барбаре вдогонку. — Это эмоциональный шантаж!
Ее мать всегда казалась старухой — даже на черно-белых фотографиях 1950-х годов. Это худое лицо с неправильными чертами. В итоге все Поттеры начинали походить друг на друга, даже те, которые вошли в их семью в результате брака. Даже мать Анны. Все их они были низкорослыми, бледными и нескладными. Анна до сих пор помнила своих уэльских родственников, несмотря на то, что она никого из них не видела вот уже двадцать лет. Каждый Поттер в детском возрасте походил на Анну и со временем превращался в Барбару или Дона.
Но Анна не собиралась быть похожей на них. Он собиралась быть другой. Вопреки тому, что Барбара никогда не следила за кожей своей дочери (как женщины, которых показывают в рекламе «Ойл-оф-Юлэй»).
Анна прошла в «семейную» комнату и села напротив матери. Барбара сидела в мягком кресле, скрестив руки на груди, с застывшим, невидящим взглядом.
— Послушай, я уже закончила. Все, что я хотела сказать, — я сказала. Жаль, что пришлось тебя расстроить. Но когда я высказала тебе все это, мне стало намного легче, — улыбнулась Анна и выдохнула.
— Я рада, что хоть кто-то из нас двоих почувствовал себя лучше, — сурово сказала Барбара, глядя перед собой на картину, которую она купила на Монмартре во время парижского отпуска. На картине мочился темноволосый уличный мальчишка.
— Мама, такие вещи должны проговариваться. Это разряжает обстановку.
Барбара ничего не ответила. Она продолжала сидеть в той же позе, держа в руках салатный нож.
— А иначе все эти обиды начинают пожирать нас изнутри. Ты же понимаешь меня? — Анна впервые почувствовала, что разговаривает с матерью на равных, как взрослая, хотя Барбара так ничего и не ответила. Анна облизала пересохшие губы. — Если бы сейчас были семидесятые, то я, наверно, была бы уже замужем и растила бы собственных детей. У меня была бы своя собственная семья. Но так как пока у меня нет… Но так как жизнь женщин изменилась и мы сейчас более независимы, имеем возможность сделать карьеру, — это не означает, что… Короче, хоть я до сих пор не замужем, это не значит, что я все еще часть твоей семьи. — Барбара так и сидела, словно надувная кукла, которую проткнули иголкой. — Тебе нужно жить своей собственной жизнью. С папой. А я уже — сама по себе. Я уже взрослая, и у меня своя жизнь. Мне больше тридцати, а большинство женщин моего возраста видятся со своими матерями исключительно на Рождество, ну, за исключением тех случаев, когда нужно приготовить ужин для кого-то особенного…
