И Алкей три раза шибанул по двери голой пяткой, подавая условленный знак, что теперь ее можно отворять.
Дверь тут же отворилась, и быстрее сизых клубов дыма в щель метнулся красный как рак Фаон, что-то быстро и невнятно причитая на ходу.
Затем стало слышно, как в соседней комнате слуги принялись поливать Фаона прохладной водой, а тот только в исступлении приговаривал: «Еще! Еще! Ну же, еще!»
Алкей самодовольно улыбнулся, прислушиваясь к этим словам и представляя, что совсем скоро Фаон будет повторять их уже в другом месте, и совсем, совсем по другому поводу.
Но только теперь он пришел к выводу, что в таком деле, как любовные игры, никогда не следует слишком торопиться, иначе можно сильно себе же самому навредить.
Ведь прежде, чем Фаон по-настоящему распробует терпкий вкус чисто мужской любви, должно пройти некоторое время, дикого мальчишку нужно постепенно и незаметно к себе приручить, обласкать, приблизить.
Впрочем, сам процесс ухаживания Алкей ценил не меньше, чем непосредственные услады в постели, а если речь шла о просвещении деревенского, неиспорченного юноши, то это было особенно интересно и самобытно.
— Еще? — с улыбкой спросил Алкей Эпифокла, показывая на кубок недопитого вина. — Нет, пожалуй, все же хватит, дело сделано. Я тоже пойду.
И Алкей изящным жестом вылил вино в угол, принося прощальную жертву богам и заодно показывая, что больше пить не желает.
Алкей услышал, как тихо зашипела в углу на раскаленных углях медовуха, наполняя воздух цветочным ароматом, и потом что-то зашипело снова.
Он подумал, что Эпифокл тоже вылил следом на угли остатки вина, но, приглядевшись в клубах дыма, увидел, что старик сидел на скамейке, посапывая и шипя во сне беззубым ртом, свесив вниз, подобно сосульке, седую, мокрую бороду.
Алкей ни на шутку перепугался — как бы старик ненароком не отдал концы в бане, заснув в парилке — такие случаи были на Лесбосе достаточно распространены! — и затряс Эпифокла за руку,
— Да, да, все получилось, — очнулся Эпифокл и по-своему расценив жест Алкея — он принял его за рукопожатие в знак благодарности за удачно завершенное дело. — Теперь за тобой должок, Алкей, смотри не забудь про поэму.
Но Алкей, ничего не ответив, кликнул банщиков, чтобы те перетащили Эпифокла в более прохладное помещение и поскорее приступали к натираниям.
На улице начало смеркаться, и до праздника оставалось совсем немного времени, зато мужчины, в частности Алкей, подошли к нему совершенно чистенькими, по крайней мере очищенными от какой-либо неопределенности.
Сапфо фиалкокудрая, чистая,
С улыбкой нежной! Очень мне хочется
Сказать тебе кое-что тихонько,
Только не смею: стыд мне мешает[29]—
тихо, как ни в чем не бывало пропел про себя Алкей, выходя в превосходном настроении из бани, первые строки своего нового стихотворения.
Он сочинил их только сегодня в беседке, в честь Сапфо, чтобы немного оправдаться перед подругой за свои шалости.
Он задумал целый гимн в честь великой поэтессы, но начал по порядку, с самого первого момента их встречи во время приезда Алкея в загородный летний дом, когда он увидел в волосах Сапфо букетик фиалок.
Песня должна заканчиваться пылкими признаниями, которые Алкей еще придумать не успел, так как вскоре услышал о возвращении с охоты Фаона.
«Да, стыд мне мешает, — улыбнулся Алкей, отчетливо вспоминая обнаженную фигуру Фаона, особенно в тот момент, когда юноша порывисто вскакивал со скамьи, и потом — свой напряженный фалл. — Только не смею. Сапфо, нет, пока не смею».
И Алкей снова подумал, что его выдумка с припрятыванием Фаона совсем скоро и самой Сапфо, и другими женщинами будет восприниматься не иначе, как вполне простительная шутка, но зато принесет ему самому, а возможно, и мальчишке, столько сладкой радости и удовольствия!
Алкей только еще представил, как впервые, словно бы между делом, покажет Фаона своим друзьям, и перекличка каких-то двух вечерних неугомонных птиц в ветвях ему вдруг показалась цоканьем языков истинных ценителей красоты.
Незаметно наступил вечер, и пришла пора отправляться на поляну, которую рабы с раннего утра очищали от валежника, расставляли между деревьями деревянные и бронзовые фигуры богов, складывали большие костры и делали остальные необходимые приготовления к празднику.
Алкей задумал, чтобы во время вторых «фаоний», которые будут состязанием скорее танцевальным, чем песенным, все участники почувствовали себя абсолютно свободными и по-настоящему дали волю безудержному веселью и своим затаенным желаниям.
Что и говорить, но накануне полнолуния Алкей чувствовал внутри своего тела, подобно неясному гулу, нарастающее сексуальное возбуждение, а когда увидел возвращающуюся из леса хохочущую, перепачканную в глине Сапфо с подругами, он понял, что нечто подобное происходило не только с ним одним.
Даже Эпифокл, который в последний момент решил не принимать непосредственного участия в ночных, чересчур резвых играх, предоставив развлекаться молодым, и то почувствовал себя после бани заметно помолодевшим и завел с Дидамией неожиданный для нее разговор.
— Милая моя Чистая табличка, — проговорил вдруг Эпифокл, глядя на Дидамию умильными черными глазками. — Признаться, я уже не представляю, как теперь смогу без тебя обходиться, когда покину ваш гостеприимный дом. Ты ведь так умело записываешь все мои высказывания, а главное, так вовремя мне потом подсказываешь все, что я успеваю позабыть. Скажу откровенно, что в твоем обществе, царица, я делаюсь моложе на десять, нет, даже на двадцать лет!
— То, что ты сейчас говоришь, Эпифокл, — вовсе не новость, — спокойно ответила Дидамия. — Все мужчины любят, чтобы женщины записывали за ними каждое слово, готовили еду, расшивали узорами их туники и помнили о них каждую минуту, чтобы им самим можно было не слишком напрягаться.
— Да, но я же не просто мужчина, а ученый муж! — возразил Эпифокл. — И потом — как же иначе? Женщины ведь созданы богами для того, чтобы обслуживать мужчин, будь то работа по дому, помощь в каких-либо других делах. Так придуман этот мир, и тут, моя царица, ничего не попишешь.
— Да, ничего не попишешь, — с горечью подтвердила Дидамия. — Пока так думают и считают даже такие ученые люди, как ты, Эпифокл. Поэтому наша Сапфо и придумала этот остров, где мы, женщины, можем жить по своим законам.
— Ты ошибаешься, Дидамия! — засмеялся Эпифокл. — Остров Лесбос существует очень давно, гораздо раньше, чем здесь появилась Сапфо и все вы. Он и потом никуда не денется, когда нас всех на свете уже не будет!
— Нет, ты не понял меня, Эпифокл, — сказала Дидамия. — Я говорю совсем о другом острове, который существует на территории Лесбоса, но только его границы не все могут увидеть отчетливо, потому что его берега не омываются со всех сторон морями. Если хочешь знать, Эпифокл, иногда мне кажется, что мудрая Сапфо сумела создать невидимое отдельное государство, живущее по своим неписаным законам. Здесь у нас не действуют ни драконовские, ни какие-либо еще законы, нет борьбы за власть, насилия. Впрочем, каждый человек — это тоже маленькое отдельное государство, и что бы ни творилось вокруг, он может жить по своим правилам. Хотя в одиночку это делать очень трудно, гораздо труднее, чем здесь нам сейчас.
