Наверняка наша возня не осталась бы незамеченной, не подними Хенч переполох в зале.
А дальше события разворачивались быстро. Пенджли все же вырвался и тут же метнулся к двери. Осмунд устремился за ним, я — следом. Пенджли определенно сбежал бы — и тогда моя история имела бы совсем другой конец или, возможно, не имела бы его вовсе, — если бы не кучка женщин, перепуганных воплями Хенча и в панике покидавших театр: охая и ахая, они все одновременно, как глупые гусыни, столпились у входа на лестницу.
Пенджли ничего не видел перед собой, у него перед глазами все сливалось. Вместо того чтобы повернуть налево, он повернул направо, толкнул возникшую перед ним дверь и по крутой лестнице, спотыкаясь, выбрался на крышу. И хотя на двери была надпись «Вход запрещен» и, как я полагаю, обычно дверь была заперта, на этот раз она была открыта и лампочка над ней не горела. Выскочив на крышу вслед за Осмундом, я так же, как и он, был встречен сильнейшим шквалом ветра, который свалил меня с ног. Осмунда я обнаружил тут же, недалеко от двери. Стоя на коленях, он всматривался в темноту.
Я замер рядом с ним и начал оглядываться вокруг. Зрелище было поистине необыкновенное. Впереди меня и по сторонам простирались крыши Лондона, так сказать самый верхний его ярус. Несмотря на кромешную тьму — впечатление было такое, что небо над нашими головами затянуто несколькими слоями бархата густого черного цвета, — несмотря на сыпавший все сильнее снег, хлопья которого жалили мне щеки, как миллионы ос, все вокруг мерцало, вспыхивало, искрилось. Это плясали рекламные огни вывесок над домами.
Я оказался на одном уровне с одной из них, изображавшей огромную розу. Она лениво, будто наслаждаясь, распахивала один за другим свои лепестки, приоткрывая хранимое ею сокровище — изящный, суживающийся книзу флакончик духов, который на минуту стыдливо показывался, а затем снова скрывался в ее медленно свертывающихся лепестках. Роза распространяла вокруг себя золотисто-алое сияние. Остальная часть неба, видимая мной, озарялась вспышками реклам, прятавшихся за крышами домов. Казалось, что Лондон, как ребенок, скачет, стараясь достать до неба своими золотыми пальчиками.
Я нигде не видел Пенджли. Зато в следующее мгновение, повернувшись, я обнаружил рядом с нами Хелен.
Осмунд тоже заметил ее.
— Уходи, Хелен, — сказал он. — Разве мы не простились с тобой? Уходи.
Она схватила его за руку:
— Джон, пойдем со мной. Пусть несчастный Пенджли провалится. Ты его достаточно напугал. Пойдем домой, Джон. Пойдем домой. — Она молила его, ее голос срывался. Должно быть, она видела меня, но, думаю, в те минуты я для нее не существовал.
— Домой? — спросил он; помню, сколько презрения он вложил в это слово. — Домой? У меня нет дома. У меня никого нет. Я ни с чем и ни с кем не связан. Дайте мне покончить с этим негодяем, и я умру спокойно. Грех искупается добрым делом. Не так ли? Иди, Хелен, тебе здесь не место. Тебя бурей сдует с крыши, а до земли далеко. Слышала, что сказал Хенч? Он их всех проклял. В том числе и меня. Но я прихвачу с собой этого жалкого подлеца. Он больше не посмеет порочить Создателя… — Отвернувшись от Хелен, Осмунд закричал: — Эй, Пенджли! Ты где? Выходи, чтобы отправиться туда же, куда отправился твой братец! Я заткну твой рот снегом, чтобы ты больше никогда не кощунствовал!
Он рванулся вперед, ступая по плоской части крыши.
Я удержал Хелен, готовую бежать за ним.
— Останьтесь здесь, Хелен. Вы ничем ему не поможете. Бушует ураган. Подождите, я сейчас его верну, — бессвязно бормотал я, словно в бреду.
Еще двадцать минут, и все будет закончено. Наша судьба будет решена. Представление закончится, и пожарник или кто-то другой из служителей театра поднимется сюда узнать, что произошло. Так получилось, что скандал, устроенный Хенчем, отвлек их и все стражи порядка толпились внизу.
Это было жуткое путешествие во тьме. Я бросками передвигался по скользкой крыше. Буря разыгралась всерьез. У меня перед глазами все качалось и плыло; невысокие трубы и гребни крыш так угрожающе кренились, что казалось, они вот-вот коснутся тротуара на Литл-Уиндмилл-стрит. Пробираясь во мгле, я увидел справа небольшое оконце, из которого струился свет. Это было помещение, откуда установленные здесь прожекторы лили на сцену разноцветные лучи. Приникнув на секунду к окошку, я разглядел сверху кусочек сцены. Там танцевали маленькие фигурки, а позади них колыхался, опускаясь, алый занавес.
Но я должен был нагнать Осмунда. Скользя и спотыкаясь, я брел вперед, еле удерживаясь на ногах под порывами ветра.
Помню, что в тот момент я испытывал безумный страх и острое чувство одиночества. Наверное, я и впрямь, как и остальные участники этой драмы, чуть-чуть потерял рассудок. В ушах свистело и грохотало — это буря билась о кровли домов. Снег залеплял мне глаза, и вдобавок меня слепило зарево метавшихся по небу огней. Было ощущение, что весь Лондон задался целью угробить меня и потому скакал вокруг как бешеный, пытаясь стащить с крыши. Но и у ветра была своя цель: в своем буйстве он рвал во все стороны и раскачивал город, норовя сровнять его с землей. Еще миг — и меня подхватит вихрь, и я кану в пропасть… Все вокруг меня страшно завертелось. Мне померещилось, что Лондон вращается вокруг своей оси и ось эта — площадь Пиккадилли. Все на ней понеслось каруселью — домики, и крошечные омнибусы, и человечки, маленькие, как куклы… Как удержаться, если она качается, уходит из-под ног… И летит что-то, паря в воздухе, подобно облачку дыма, и, распластавшись, падает, испачкав землю своим прахом, и конец, нет человека!
Я стал орать:
— Осмунд! Осмунд! Осмунд!
Яростно размахивая руками, я отгонял от себя снег, который забивался мне в глаза и в рот. Весь кошмар того нескончаемого вечера обрушился на меня.
Да, возможно, я немножко сошел с ума. Я шагнул за пределы человеческого сознания, и мне явилось неотвратимое — то, что должно было случиться.
Правда, это продолжалось лишь миг. Опомнившись, я тут же наткнулся на Пенджли. Он сидел скорчившись и прижимаясь к стене. Когда я коснулся его, он дико вскрикнул:
— Оставь меня, проклятый… — Он осекся, увидев, что это не Осмунд. — Выведите меня отсюда, я не вижу! Я ничего не вижу! Я потерял очки и боюсь сдвинуться с места. Ради Бога, выведите меня! — Он припал к моим ногам, его искаженное от страха, потемневшее лицо, по которому пробегали световые блики, было с мольбой обращено ко мне. — Я ничего не вижу. О, сэр, я не хотел причинить вам зло. Не хочу умирать. Не надо, чтобы я умер… Я не могу… Я не готов…
Мгновенно рядом появился Осмунд. Он как коршун бросился на свою жертву. Наклонившись, он схватил Пенджли за шиворот и поднял на ноги. Затем, прижав его к своей груди, он произнес:
— Друг… Друг ты или враг…
Я попытался остановить его, но он меня даже не заметил. Я слышал, как он вздохнул. И вдруг, обхватив Пенджли руками, ринулся во тьму.
Что было дальше? Я сам до сих пор затрудняюсь сказать. Представляя себе ту сцену, могу только заключить, что не обошлось без вмешательства свыше. Чья-то сильная рука удержала меня на месте. Помню, что холод сковал мои члены и буря окутала меня. Мне показалось, что крыша куда-то уплывает и площадь, вся в огнях, с людишками на ней, закрутившись в снежном смерче, летит прямо на меня, как вращающийся земной шар.
