– Ваша драгоценная фотография не исчезла. Загляните еще раз в свой шкаф. Десять против одного, что она там, просто ее переложили. Или Драго найдет ее в своих вещах и в следующее воскресенье вернет вам с извинениями.
– И тогда?
– Тогда вопрос будет закрыт.
– А дальше?
– После этого? После воскресенья? Я не уверена, что после воскресенья будет продолжение. Воскресенье ознаменует конец ваших дел с Йокичами, включая миссис Йокич. Увы, у вас не останется ничего от миссис Йокич, кроме воспоминаний. О ее красивых ногах. О ее великолепном бюсте. О ее очаровательных ошибках в языке. Нежные воспоминания, окрашенные сожалением, которые потускнеют со временем, как любые воспоминания. Время – великий лекарь. Однако останутся еще ежеквартальные счета из колледжа Уэллингтон. Которые, не сомневаюсь, вы, как человек чести, будете оплачивать. И открытки к Рождеству: «Желаем Вам счастливого Рождества и хорошего Нового года. Марияна, Мэл, Драго, Бланка, Люба».
– Понятно. А что еще вы можете рассказать мне о моем будущем, раз уж вы настроены на пророчества?
– Вы имеете в виду, заменит ли вам кто-нибудь Марияну, или больше никого не будет? Это зависит от обстоятельств. Если вы останетесь в Аделаиде, то я вижу лишь медсестер, галерею медсестер; некоторые из них хорошенькие, другие не такие хорошенькие, но никто не затронет ваше сердце так, как Марияна. Если же вы поедете в Мельбурн, то буду я, верный старый Доббин[36]. Хотя мои ноги, как я подозреваю, и не удовлетворяют вашим требованиям.
– А как ваше сердце?
– Мое сердце? То лучше, то хуже. Когда я поднимаюсь по лестнице, оно стучит и задыхается, как старый автомобиль. Полагаю, что недолго протяну. Почему вы спрашиваете? Боитесь, как бы это вам не пришлось за кем-то ухаживать? Не бойтесь, я бы никогда этого от вас не потребовала.
– Тогда не пора ли вам позвать своих детей? Не пора ли вашим детям что-нибудь для вас сделать?
– Мои дети далеко, Пол, они за морями. Почему вы вспомнили о моих детях? Вы хотите их тоже усыновить, стать им отчимом? Это бы их очень удивило. Они о вас даже не слышали. Нет, отвечу я на ваш вопрос, у меня и в мыслях нет навязываться моим детям. Если не будет других вариантов, я определюсь в частную клинику. Правда, такого рода уход, который мне «ужен, увы, не обеспечивается ни в одной частной клинике из тех, которые я знаю.
– А какого рода этот уход?
– Уход с любовью.
– Да, в наше время такое действительно трудно найти. Вы можете рассчитывать просто на хороший уход. Знаете, такая вещь, как хороший уход, существует. Можно быть хорошей сестрой и без любви к своим пациентам. Вспомните о Марияне.
– Значит, вот каков ваш совет: рассчитывайте на медсестер. Я не согласна. Если бы мне пришлось выбирать между хорошим уходом и парой любящих рук, я бы выбрала любящие руки.
– Ну что же, у меня нет любящих рук, Элизабет.
– Да, ни любящих рук, ни любящего сердца. Сердце в укрытии, вот как я это называю. Как же нам выманить ваше сердце из укрытия? – вот в чем вопрос. – Она сжимает его руку. – Смотрите!
Мимо пролетают трое мотоциклистов, один за другим, – они направляются в обратную сторону, в Мунно-Пара.
– Вон тот, в красном шлеме, – разве это был не Драго? – Она вздыхает. – Ах, молодость! Ах, бессмертие!
Вероятно, это был не Драго. Уж слишком много совпадений, как по заказу. Вероятно, это троица посторонних молодых людей, правда, с такой же горячей кровью. Однако будем притворяться, что тот, в красном шлеме, был Драго.
– Ах, Драго! – послушно повторяет он. – Ах, молодость!
Таксист высаживает их перед его домом на Конистон-Террас.
– Итак, – говорит Элизабет Костелло, – конец долгого дня.
– Да.
Настал момент, когда ему нужно пригласить ее в дом, предложить еду и ночлег. Но он не произносит ни слова.
– Ваш новый велосипед – хороший подарок, как раз то, что нужно, – говорит она. – Как это мило со стороны Драго. Внимательный мальчик. Теперь вы можете разъезжать, где захотите. Если вы все еще опасаетесь Уэйна Блайта, то можете кататься у реки. Это будет хорошим упражнением. Улучшит ваше настроение. Со временем у вас окрепнут руки. Там есть место для пассажира, как вы думаете?
– Разве что для ребенка – за спиной у велосипедиста. Но не для взрослого.
– Я просто шучу, Пол. Нет, мне бы не хотелось быть для вас обузой. Если вы собираетесь ездить, мне бы хотелось иметь свою собственную хитрую штуковину, предпочтительно с мотором. Еще продаются такие маленькие моторчики, которые прикрепляют к велосипедам, чтобы было легче подниматься в гору? Я помню, их продавали во Франции. Deux chevaux, две лошади.
– Я знаю, о чем вы говорите. Только их не называют deux chevaux. Deux chevaux – это что-то другое.
– Или кресло на колесах. Пожалуй, мне нужно купить себе именно это. Вы помните кресла на колесах – там еще зонтик с кисточками и руль? Мы можем порыскать по антикварным магазинам, я уверена, что мы найдем такое кресло, Аделаида как раз подходящее место для кресла на колесах. Мы можем попросить Мирослава прикрепить к нему пару chevaux. Тогда мы будем готовы отправиться в наши путешествия, вы и я. У вас уже есть прелестный оранжевый флажок, и я тоже себе раздобуду, с рисунком.
– Как насчет бронированного кулака? Черный бронированный кулак на белом фоне, а под ним девиз: «Malleus maleficorum»[37].
– Malleus maleficorum. Превосходно! Вы действительно становитесь настоящим остряком, Пол. Не ожидала от вас этого. «Malleus maleficorum» для меня и «Вперед и ввысь» – для вас. Мы могли бы исколесить всю страну, мы вдвоем, всю эту широкую коричневую землю, север и юг, восток и запад. Вы бы научили меня упорству, а я вас – умению довольствоваться малым. О нас писали бы статьи в газетах. Мы стали бы любимцами Австралии. Какая идея! Какая капитальная идея! Это любовь, Пол? Мы наконец-то нашли любовь?
Полчаса назад он был с Марияной. Но теперь Марияна осталась позади, а с ним – Элизабет Костелло. Он снова надевает очки, поворачивается, хорошенько в нее вглядывается. В предвечернем свете ему ясно видна каждая деталь, каждый волосок, каждая жилка. Он изучает ее, потом изучает свое сердце.
– Нет, – наконец говорит он, – это не любовь. Это что-то другое. Что-то меньшее.
– И это ваше последнее слово, как вы думаете? Никакой надежды вас поколебать?
– Боюсь, что нет.
– Но что же мне делать без вас?
Она, кажется, улыбается, но губы ее дрожат.
