Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
Это не значит, что клоунада была натужной, нет, он шел по этому пути естественно, шаг за шагом, решая задачи по мере их возникновения. Во-первых, надо было что-то сделать с повязкой. Он попробовал использовать ее как хлыст. Слишком мягкая. Сделал вид, что раскручивает ее над головой как лассо, словно дикарь под ним был обученной ковбойской лошадью. Слишком короткая. В конце концов он взял плетеную веревку в зубы и муслиновой тряпкой завязал глаза себе. И ехал, шаря руками перед собой, как пьяный. Зрители покатились со смеху.
Длинный Том не привык быть посмешищем. Он галопом помчался к твердому предмету, чтобы соскрести со спины своего мучителя. Повязка от толчков свалилась с глаз, так что Джордж вовремя успел увидеть приближающуюся ограду. Он перекидывает ногу с этой стороны через шею коня, и Длинный Том обдирает правый бок о доску, собирая занозы. Джордж, по-дамски сидя в седле, накидывает повязку на свою мятую шляпу и собирает концы под подбородком, как плантаторша в капоре, объезжающая свои владения. Это еще больше оскорбляет гордого старого мустанга. Он скачет к нам, к другому забору. Джордж ищет ногой правое стремя, но его нет.
Джордж пытается повернуть, но Длинный Том не поддается. Он прошибает пятисантиметровые доски, задрапированные флагами, и ломит наверх по скамьям важных персон. Важные персоны, их жены и дети с криками бросаются врассыпную. Жуткое зрелище: черный конь и черный всадник врываются в их привилегированный мир, как посланцы из преисподней. Клэнси бьет в гонг — заезд окончен. Но Джордж и конь с ним не согласны. Они продолжают восхождение уже по верхним скамьям — дальше через них, к Вечной Славе, если бы Длинный Том настоял на своем. Но Джордж убеждает коня, что они еще не всю земную славу стяжали, и разворачивает его. И они спускаются обратно, через другую секцию, распугивая других важных персон. Длинный Том не попадает в проделанную брешь, проламывает новую и галопом мчится по арене. Джордж соскакивает на бегу с одной стороны, а с другой падает его старое армейское седло. Оно ударяется о землю и разваливается на части: ленчик, рожок, вилка, крылья, путилища… как «дьякона чудесный одноконный фаэтон», сделанный так прочно, что ездил сто лет, а потом рассыпался в одно мгновение[54]. Но еще не время было грустить о погибшей сбруе.
Публика вскочила и орет от восторга. Джордж срывает с себя ветхую шляпу и, взмахивая ею, отвешивает один за другим комические поклоны. Выпрямившись наконец, он не надевает шляпу. Он поворачивается к важным зрителям и запускает ее туда за проломанный забор, к важным персонам, как матадор, бросающий сеньорите бычий хвост.
Шляпу подхватывает ветер, и — невероятно — она взлетает все выше и выше, потом зависает, потом поворачивает, словно завидев старого знакомого, и планирует в сторону судейской платформы. Она приземляется на свободное место в ложе рядом с почтенным Уильямом Коди. Все в веселом изумлении. Буффало Билл делает вид, что не заметил обшарпанную гостью. И это еще больше забавляет зрителей. Когда Джордж на кривых ногах уходит за ворота, они еще продолжают хохотать. Он уносит части седла в потнике. Я спрашиваю его, нарочно он зашвырнул шляпу к Буффало Биллу или ему случайно повезло.
— Мой папа говорил: «Сынок, все на свете случайно…» — Он вытаскивает повязку из кармана штанов и вручает мне, — Фокус в том, чтобы поверили, что это нарочно.
Глава двадцатая
Моя очередь
Мой заезд остался в памяти неясным пятном. Самый главный заезд в семнадцатилетней золушкиной жизни—и ничего не разобрать, кроме окружения. Как на старых фотографиях, когда пластинки требовали долгой выдержки и все неподвижное — резко, в фокусе: овальная дорожка, трибуны, красно-бело-синие флаги на фоне золотых полей пшеницы и плотно севшее на все это, как крышка на скороварку, чугунное небо… Вот что я вижу ясно. А сам я и Месяц Бегущий Сильно — расплывчатым пятном посередине картины. Помню, однако, о чем я думал перед стартом. Я думал о потрясающих заездах Сандауна и Джорджа. Один — классический, другой — комический, и оба незабываемые. Эти двое основательно нагрузили свои чаши весов — так я думал. Мне оставалось место только посередине. Лучше всего я могу объяснить мою стратегию рассказом, который услышал через несколько лет от Сандауна (точнее, через три года, когда я промачивал бинты на свежей культе в этой же самой больнице, а Сандаун развлекал меня рассказом)… о двух легендарных ножовщиках из нез-персэ. Они вечно спорили, кто может выколоть лезвие острее. Самый лучший в мире обсидиан берут из горы Гласс-Бьют, к востоку от Бенда. Это желтый обсидиан, с желтой, янтарной и коричневой свилью.
Тот камень Ко-Шар, которого больше нет, был обсидиановой глыбой, либо привезенной сюда, за тысячу с лишним километров, либо заброшенной вулканом. Я лично думаю, что его приволокли из-за его красоты и силы. Желтый обсидиан так ценился, что лезвия и наконечники стрел из него находили первые белые поселенцы на атлантическом побережье. Индейцы приезжали за ним на Гласс-Бьют со всей Америки. Можно вообразить какую-нибудь скво: «Поезжай в Орегон и привези мне красивого обсидиана, как у Соседки Оленихи… и без него не возвращайся».
Короче говоря, эти ножевых дел мастера решили проверить, чей нож будет острее. А судить позвали своего старого учителя. Устроили соревнование; племя собралось возле ручья на лугу. Выходит первый индеец и втыкает ручку ножа в песчаное дно ручья. Лезвие торчит из воды, острием против течения. Сверху пускает по течению большой кленовый лист. Лист медленно подплывает к лезвию и разрезается надвое. Племя кричит «ура».
Потом второй втыкает нож и пускает лист. Лист точно так же разрезается надвое — только после ножа половины соединяются вновь! Племя танцует и бьет в барабаны. Ножовщики опять начинают спорить: чей острее? Который разрезал или после которого слиплось?
Спрашивают старого учителя. Он ничего не говорит. Он вынимает свой нож из ножен, втыкает ручкой в дно и идет наверх. Пускает свой лист по течению. Лист плывет, медленно, медленно, а перед самым острием умно сворачивает в сторону и огибает нож.
Вот как я спланировал свой заезд. Смертоносный заряд в мустанге я почувствовал еще до того, как прикоснулся к нему. Сандаун был прав: Месяц Бегущий Сильно был человеконенавистником. Его ненависть я чуял носом; он испускал ее, как гризли испускает мускусный запах, — нарочно. Он хотел, чтобы я ее почуял. Хотел, чтобы я сразу понял: он намерен не просто сбросить меня — он намерен затоптать меня насмерть. Сбросить — это всего лишь способ добраться копытами до моих мозгов и ребер. Заставь наездника думать об этом еще до начала, и ты уже навел на него порчу — таков был умысел Бегущего Сильно. И я постарался об этом не думать. Наука из воскресной школы. Как не думать о правом глазе дьявола? Думай о другом его глазе — вот как. Поэтому, когда мстительный дьявол выгибал шею и косил розовым глазом, чтобы сглазить меня, я думал о чем-нибудь другом — о яблоках и туннелях, о солонине и квашеной капусте, — о чем угодно, только бы не наткнуться на лезвие, которое выставил для меня Месяц Бегущий Сильно. Как кленовый лист, я умно свернул в сторону.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
