— Да так. Он побежал — и я за ним. Один бы не решился.
— А что же на горе делаем?
— А вы?
— Мы — в стремлении к истине.
— А друг ваш? Александр?
— Внутри. Молится. А я во вторую смену.
— Пойдемте внутрь, Алексей. Холодно уже.
— Вот и имя мое запомнили. А как румына зовут?
— Не говорит.
— Так это же хорошо.
Уже войдя в строение, Пес понял, что, просидев часа три на камешке и глядя вниз, он никого на подъеме не видел. Ну, не прятался же Викеша все это время здесь, в каменном окопе? И почему с румыном?
Пес лег слева, лицом к стене, натянув на голову куртку, и прикрылся, как мог, одеялом, с тем, чтобы Саше осталось что-то от тонкого суконного покрывала. Саша, ощущая каменные плиты пола, прижался к Псу, ощущая поток холодного воздуха — это румын выходил за дверь. Они с Викешей решили ночевать сидя, в стасидиях, кои были и здесь. Румын, должно быть, прочтет Акафист, а Викеша подремлет, ощущая немыслимые минуты этой ночи. Редкая удача.
Было действительно холодно, но от иконы Богородицы исходило совершенно реальное тепло. Словно в печечке малой тлело… И совершенно неожиданно он уснул…
Пес не мог заснуть долго. Он знал, что Черная Рожа попытается и в эту ночь найти его и развлечь… И потому он стал вспоминать, что еще было в тех полезных и поучительных папках, которые он прочитывал перед давней командировкой на Святую гору.
… Иногда говорят, их сорок; иногда — двенадцать. Они безостановочно идут по склонам Святой Горы. Где-то их пристанище. Их скит.
Больше всего Пес не хотел бы увидеть во сне утомленную улыбку Афродиты…
Вот и нашли его. Как и почему? Какая разница?… Может быть, сдали реаниматоры. Может быть, в прошлом совершил оплошку.
Саша переворачивался с боку на бок, примерно два раза в час, но, кажется, спал. Румын добросовестно молился. Викеша сидел в стасидии, закинув голову вправо, прикрыв ноги одеялом. Тонкие блики лампадок завершали волшебство. Зыбкий свет их не морочил, не растекался вокруг иллюзорной нежитью. Это была сама жизнь.
Ветер вершины был жизнью и скрипы, и шорохи ночи были жизнью. Наконец он уснул. Это случилось уже под утро, и тут же к нему пришли родители. Стояли оба будто бы рядом, но не здесь, а в гостиничном номере, только город не понять и не объяснить. Он ясно помнил, что потом нужно будет выйти на улицу, перейти дорогу и встать под навесом автобусной остановки. Желтый «Икарус» отвезет его на другой конец какого-то маленького города. Ни русского, ни латышского, ни греческого. Там его должны ждать. А родители стоят и смотрят. Говорят что-то, но слов не разобрать. Чего это они? Он встает с кровати с набалдашниками, ага, это из детства, и одеялко зеленое, ватное, в пододеяльнике, и какие-то вещички на полках этажерочных, но встает он затем, чтобы к окну подойти, а за ним — девка. Он вспоминает и не может вспомнить. Не было такой в детстве. А рядом еще одна — ростом поменьше. Тоже стоят и смотрят. На дворе солнышко, деревья зеленые. А на нем самом, будто бы, рубаха. Белая.
Пес проснулся от движения воздуха. Это дверь наружу открылась и закрылась. Нет никого в Метаморфозе. Только он и Саша. Розовое и светлое утро. Он встает и разминает себя, затекшего. Укола в сердце не чувствует. Нет никакого укола. Саша, почувствовавший простор и свободу передвижения, перекатывается на место Пса и мгновенно засыпает. Он понимает, что это ненадолго, на минуты, но пытается получить свою долю утреннего счастья.
Пес вышел на воздух. Справа, там, где обрыв и пропасть, — туман. Слева — солнце, Панагия внизу и два человечка быстро бегут вниз. Викеша бы так один не смог, но румын — прирожденный бегун по горам. Будто бы и не бежит, а летит. Пришли, на ночь глядя, ушли, не попрощавшись. Еще ниже — облака. Как будто мосты, наведенные от одного перевала к другому. А где же его девка заветная, та, что из юности, да и была ли она? Баб вялотекущее торжество. А девку свою первую и не вспомнить. И грех ее вспоминать сейчас. Вон как облака переливаются. А ночью они перетекали к звездам. Так что и границы не различить. Сегодня он не глядел на звезды, но другие ночи над другими облаками были. И стал он представлять, как со своей заветной девкой идет по Млечному Пути. Опять за свое. Перила и благость. Там, непременно, перила есть, зыбкие, но надежные, и они за эти перила держатся. Она ему что-то хорошее говорит, но только где ж это услышать, когда звездный ветер сливается с земным, горным. Они по щиколотку утопают в звездах, но еще держатся за руки, ведь если их расплести, то потом только перила останутся, и это навсегда. Перила Млечного Пути, других лестниц, что в конце его, учреждений, отелей, поручни железнодорожных вагонов…
Нога ее правая утопает в туман слишком глубоко и он тянет к ней руку и пробует докричаться, но бесполезно и неостановимо во плоти. Наконец, поняв, что произошло, он вспоминает, что в кармане куртки у него есть яблоко. Он его сберег для нее. Он это яблоко вынимает и бросает ей. И промахивается. Оно на миг повисает над краем бездны… А девка эта меняется лицом и становится той самой Ариной из Каргополя…
Теперь он просыпается по-настоящему. Саша рядом. На часах — семь пятнадцать московского времени. Он встает.
Денек обещает быть славным. Ветер легок, Викеша с румыном далеко внизу. Почти у Панагии.
Пес спустился метров на сто с вершины и справил нужду. Нашел под камнем немного снега и вытер лицо. Поднявшись наверх, открыл колодец, набрал воды в древнее ведерко на цепи, перелил в бутылку из него, умылся окончательно. Вытер лицо платком, повертел его в руках, сложил, спрятал в карман куртки. Потом на жаре, внизу высушит.
Саша вышел на белый свет молча, лицо заспанное, глаза припухшие. Сам, наверное, сейчас не краше.
— Привет! — просто сказал Пес.
— Ага! — ответил Саша и пошел вниз, под склон.
Перед спуском они прочли каждый, что хотел, в церковке и наконец тронулись. При спуске работает совсем другая группа мышц и оттого вначале бежать было просто легко и радостно. Потом, примерно минут через тридцать, Пес опять загрустил. Когда они присели в первый раз, Пес повел такие речи.
— А носишь ли ты с собой какие фотографии?
— А зачем тебе?
— Ну, любопытно. Жену вот показал бы.
— Вот ее, как раз, нет. Девки есть.
— Показал бы.
— Зачем тебе?
— Ну, покажи, не сглажу.
Саша полез в куртку, достал бумажник, вынул фото.
Девки Болотниковские — вот они. А, значит, и продолжение сна, слащавое и кромешно красивое, имело какой-то смысл, а не было подстроено, скажем, Черной Рожей. Его сюда и близко не подпускали небесные силы, а, значит, не все еще так безнадежно у него. Он повеселел.
— А есть у тебя, брат Болотников, тайная привязанность?
— То есть?
