— Вы богаты?
Тынецкий усмехнулся.
— Я не имею права жаловаться на материальные трудности. Почему вас это интересует?
— Как художника. Я присматриваюсь к вам и не могу определить ваш тип. Вы сложный человек.
— С точки зрения художника?
— Нет, вообще. Одно идет всегда в паре с другим.
— Если у меня будет возможность познакомиться с вами ближе, я постараюсь убедить вас, что принадлежу к весьма примитивным, простым и легкоузнаваемым натурам.
— Сомневаюсь, — покачала она головой. — У меня хорошая интуиция. Я чувствую вашу многогранность. В вас несколько совершенно разных существ, которых вы прячете, как в футляре, под своей внешностью.
— Вы заинтриговали меня. И каких же существ вы рассмотрели сквозь футляр?
— Прежде всего кого-то, удерживаемого на привязи, — говорила она, прищурив глаза, — кого-то очень пылкого, настоящую бурю, ураган страсти, кого-то, кто для ее удовлетворения готов погибнуть, убить, мир взорвать.
— О ком это вы говорите? — с интересом наклонилась к ней сидевшая вблизи Кейт.
— О вашем родственнике, точнее, об одной из скрытых его черт.
— Так глубоко скрытой, — рассмеялся Тынецкий, — что мне ничего неведомо об ее существовании. Наоборот, я всегда считал себя исключительно умеренным, если речь идет о сообразительности.
— Вовсе не о сообразительности я говорю, а о страстности. Страстные натуры никогда не бывают сообразительными. Эти черты характера нельзя смешивать. Я говорила о страсти, которая является силой, толкающей человека к желаемой цели. Такой целью может быть честно достигнутая власть, женитьба на любимой женщине или победа в соревнованиях. Так вот вы, несомненно, скрываете в себе пылкую страсть, и прошу извинить меня за искренность, но вы говорите неправду, утверждая, что ничего об этом не знаете.
— Если мне следует понимать это таким образом, — серьезно сказал Тынецкий, — то я не намерен возражать.
— Вот вы и согласились!
— Я, однако, не думал, что предпринимаю какие-то видимые для людей усилия, чтобы что-то скрывать.
— За вас это делает иное существо, удивительное и странное.
— Воплощение скромности? — пошутил он.
— О, нет, наоборот, высокомерие.
— Здесь вы, пожалуй, ошибаетесь, — сказала Кейт.
— Это уж определенно, — добавил Тынецкий.
Иоланта задумалась.
— Возможно, я плохо истолковываю то, что чувствую в вас, но это наверняка высокомерие, а скромность, о которой вы говорили, является инструментом его. Вам приходится быть инкогнито, терпеть, что люди не признают в вас качеств, вам присущих. Но поверьте, что настанет день, когда к вам придут слава и признание. Да, в вас столько высокомерия, что вы безболезненно можете перенести все превратности судьбы. Оно действует на вас как наркотик, анестезирует.
— Это несправедливое заключение, — ответил Тынецкий, улыбаясь. — Все, кто знает меня давно, могут подтвердить, что если и есть у меня какая-нибудь добродетель, то это противоположность высокомерию, то есть смирение, покорность.
— Они могут так говорить именно в силу длительности знакомства, потому что их убедила ваша внешность. Но я женщина, я даже вопреки очевидному, вопреки доводам, вопреки логике и фактам верю своей интуиции. Поэтому обращаюсь к другой женской интуиции. Пусть пани Кейт скажет, что ближе вам — смирение или высокомерие?
— Я никогда не замечала у пана высокомерия, — призналась Кейт.
— Но уверяю вас, — настаивала Иоланта, — что я не ошибаюсь. Кейт не художник, к тому же она всегда смотрела на вас глазами родственницы, а с годами привыкла принимать вас таким, каким вы сами себя преподносите. Вот почему она может знать меньше, чем я, которая знакома с вами всего несколько часов. О, вы не простой экземпляр…
— Ты говоришь, что он слишком сложен?! — воскликнул Тукалло.
Тынецкий удивленно посмотрел на другой конец стола. Однако оказалось, что слова эти относились к Марселю Прусту, о котором Тукалло дискутировал с Полясским.
— Он сложный? Вообще-то я согласен с тобой, что он состоит из множества слоев. Снимаешь один и видишь новый. И так без конца. Пруста можно раздевать, точно вилок капусты. Снимаем лист за листом, добираемся наконец до сути и, когда с дрожью убираем последний лист, не находим ничего, совершенно ничего, сути нет.
— Совершенно справедливо, — подхватил Стронковский.
— Наоборот, — крикнул Хохля, — в капусте находим глубину!
Дрозд скривился.
— Невозможно обсуждать что-либо на уровне Хохли.
Тынецкий, улыбнувшись, обратился к пани Иоланте:
— Неужели я настолько сложный, чтобы спрятать в себе такую тайну, как вилок капусты? Мне кажется, что эти господа выручили пани и помогли закончить мысль.
— Я полагаю, что вы не подозреваете меня в этом. Таких намерений у меня не было. Ваша родственница, с которой мы давно общаемся, знает, что я не заинтересуюсь человеком, у которого не надеюсь найти чего-либо большего, чем посредственность.
Тынецкий слегка покраснел.
— Поэтому я должен избегать вас, чтобы уберечь от разочарования.
— И снова эта дымовая завеса скромности, — рассмеялась она, — а в душе вы смеетесь надо мной. Видимо, слышали подобное не от одной женщины.
— Уверяю вас, что ни от одной. Я так мало встречался с женщинами.
— Вы? — она искренне удивилась. — Это невозможно. Кейт, скажите, это правда?
Кейт озабоченно посмотрела на Тынецкого, потом на Иоланту и снова на Тынецкого. В его глазах она заметила выражение задумчивости и уважения. У него были красивые, умные и честные глаза. Что еще, кроме этого, она могла о нем сказать?
— Он никогда со мной не откровенничал, — ответила она. — Да и в последнее время мы виделись очень редко. Я отдана, как, впрочем, и вы, на милость интуиции.
— А что говорит вам интуиция? — спросил он серьезно.
— Пожалуй, то, что вашим словам можно верить.
— Благодарю вас, — он поклонился.
Игроки в бридж вернулись к столу, Иоланта, Кейт и Тынецкий — к общей беседе. Спустя час Тынецкий стал прощаться.
— Не забывайте о нашем доме, — следуя традиции, напомнила Кейт.
— Я провел у вас замечательный вечер и весьма вам благодарен. Меня радует, что я встретил здесь столько интересных людей.
— Большинство из них навещают нас почти ежедневно. Они приходят около пяти часов на чашку чая и остаются пообщаться. Если вам позволит время…
— Спасибо. В какой-нибудь из дней я охотно воспользуюсь вашим милым приглашением.
В дверях кабинета его остановила Иоланта.
