— В чем же опасность? — спросил он.
— Божья Матерь, как в чем? — сказала Елена, торопясь рассказать чудесную историю. — Если бы вы услышали сотую часть чудесных историй, которые настоятельница нам рассказывала об этой статуе! Она уверяла нас множество раз, что, если мы осмелимся только коснуться ее пальцем, мы подвергнемся величайшему риску. Кроме всего прочего, она нам сказала, что один вор, войдя ночью в подземелье, увидел у статуи рубин, который и сейчас здесь, рубин невероятной ценности. Вы его видите, сеньор? Он сияет на третьем пальце руки, в которой она держит корону из шипов…
Естественно, драгоценность возбудила алчность несчастного. Он решил ею завладеть. С этим намерением он влез на пьедестал, для опоры схватился за правую руку святой и протянул другую руку за кольцом. Каково же было его удивление, когда он увидел, что статуя, угрожая, занесла над ним руку и навеки прокляла его! Охваченный испугом, растерянный, он бросил свои попытки и собрался покинуть подземелье, но и эта надежда рухнула: бегство стало невозможным, он не смог высвободить руку, которую статуя зажала своей согнутой рукой. Напрасно он прилагал все усилия — он оставался прикованным к статуе до тех пор, пока от невыносимого давления у него в жилах не загорелся огонь и он не был вынужден звать на помощь. Подвал наполнился свидетелями, злодей признался в своем святотатстве. Пришлось отрезать его руку от тела: с тех пор она так и висит у статуи. Вор стал отшельником и стал вести образцовую жизнь, но приговор статуи еще не исполнился, и легенда утверждает, что он все ходит в этот подвал и умоляет святую Клару о прощении своими жалобами и мольбами. И я думаю, что как раз сейчас то, что мы слышали, вполне могло исходить от тени этого грешника; правда, тут я ничего не утверждаю. Все, что я могу сказать, это то, что с тех пор никто не осмелился коснуться статуи. Не надо, сеньор, такой безумной отваги, во имя любви небесной, оставьте ваши намерения и не подвергайте себя без нужды угрозе неизбежной гибели.
Не убежденный, что его гибель столь неизбежна, как думает Елена, Лоренцо не изменил своего решения. Монахини старались его отговорить в самых трогательных выражениях и даже показали ему руку вора, которая и в самом деле виднелась в сгибе локтя статуи. Они воображали, что это доказательство его убедит. Но это было далеко не так. Они были возмущены, когда он высказал подозрение, что эти сухие и сморщенные пальцы там появились по приказу аббатисы. Вопреки их просьбам и угрозам он подошел к статуе. Он перепрыгнул через ограждавшую ее железную решетку, и святая подверглась детальному осмотру. Сначала ему показалось, что она каменная, но более полный осмотр доказал ему, что она деревянная и раскрашенная. Он ее покачал и попытался сдвинуть, но, казалось, она была сделана из цельного куска с пьедесталом. Он рассмотрел ее со всех сторон, но ни одна нить не привела его к решению загадки, решению, узнать которое монахини возжаждали не меньше, чем он, особенно когда увидели, что он безнаказанно притрагивается к статуе. Он остановился и прислушался: стоны периодически возобновлялись, и он был уверен, что они раздаются где-то совсем рядом. Он размышлял об этом странном происшествии и разглядывал статую пытливым взглядом: вдруг глаза остановились на высохшей руке; его поразила мысль, что особый запрет прикасаться к руке статуи был сделан не без причины. Он влез на пьедестал, рассмотрел предмет, привлекший его внимание, и обнаружил железную кнопочку, скрытую между плечом статуи и тем, что по предположению было рукой вора. Это открытие привело его в восторг, он прикоснулся пальцем к кнопке и сильно на нее нажал; тотчас же раздался глухой шум внутри статуи, как будто разомкнулась натянутая цепь. Испуганные шумом, робкие монахини отскочили, готовые бежать при малейшей тени опасности, но поскольку снова все стало тихо и спокойно, они опять столпились вокруг Лоренцо и с большой тревогой стали наблюдать за его действиями.
Увидев, что его открытие ничего не дало, он спустился. Когда он отнял руку, статуя зашаталась, и зрительницы, охваченные испугом, подумали, что статуя ожила. Мысли Лоренцо шли в другом направлении, он без труда понял, что услышанный им шум произошел от того, что цепь, прикрепляющая статую к пьедесталу, разомкнулась. Он снова попытался сдвинуть статую, и теперь ему это удалось без больших усилий: он положил ее на землю и обнаружил, что пьедестал полый, а вход туда закрыт тяжелой железной решеткой.
Любопытство стало всеобщим, так что святые сестры забыли все реальные и воображаемые опасности. Лоренцо стал приподнимать решетку, а монахини — помогать ему изо всех сил, им это удалось сделать без больших затруднений. И тогда перед ними открылась глубокая пропасть, сквозь густую темноту которой не проникал взгляд. Свет лампады был слишком слаб, чтобы оказать настоящую помощь; можно было различить лишь ряд грубых, бесформенных ступеней, которые уходили в зияющую бездну и терялись в густом мраке. Стонов больше не было слышно, но никто уже не сомневался, что доносились они из этой ямы. Когда Лоренцо наклонился над ней, ему показалось, что он различает сквозь тьму что-то мерцающее; он внимательно вгляделся и уверился, что видит слабый огонек, который то исчезает, то появляется вновь. Он сказал об этом монахиням, и они тоже увидели огонек. Но когда он объявил, что хочет спуститься чв дыру, они все восстали против этого намерения. Но их возражения его не поколебали. Ни одна не набралась смелости пойти с ним, а он не мог и думать, чтобы лишить их света лампады. Итак, один, в темноте, он решился предпринять эту авантюру, а монахини ограничились молитвами за его успех и безопасность.
Ступени были такими узкими и неровными, что спускаться по ним было все равно что идти по краю пропасти. Из-за окружающей тьмы ему приходилось идти крайне осторожно, чтобы не оступиться и не упасть в бездну; он много раз был близок к этому. Однако он достиг твердой земли раньше, чем рассчитывал. Он понял, что плотная темнота и глухой туман, царящие в подземелье, сделали его гораздо более глубоким, чем он был на самом деле. Без каких-либо происшествий он добрался до конца лестницы, остановился и стал искать огонек, привлекший его внимание. Но тщетно: вокруг было темно. Он прислушался, не стонет ли кто-нибудь; но его слух не различал ничего, кроме отдаленного шепота монахинь, которые наверху твердили тихими голосами Ave Maria. Он колебался, не зная, в какую сторону пойти. На всякий случай он пошел вперед, но сделал он это медленно, боясь удалиться от предмета своих поисков вместо того, чтобы направиться к нему. Стоны говорили о каком-то страдающем существе или, по крайней мере, о чьем-то горе. Он надеялся, что сможет помочь. Наконец снова раздались жалобные звуки, и довольно близко. Обрадовавшись, он повернул в ту сторону: по мере того, как он продвигался, звуки становились отчетливее; вскоре он снова увидел свет, который до сих пор скрывался за выступом невысокой стены.
Свет шел от маленькой лампы, поставленной на каменный выступ. Ее слабые и жалкие лучи скорее подчеркивали, чем скрывали ужасную узкую и темную камеру, устроенную в одном из углов подземелья; можно было различить и другие подобные помещения, но их протяженность была скрыта темнотой. Свет холодно отражался от влажных стен, поросшая мхом поверхность которых его поглощала; нездоровый густой пар облаком поднимался к потолку камеры. Подходя, Лоренцо ощутил, как его пронизывает холод, проникая в вены, но повторяющиеся жалобы заставили его продолжать путь. Он повернул в ту сторону и при слабом свете лампы увидел в углу этого гнусного места какое-то существо, лежащее на соломенной подстилке, такое жалкое, исхудавшее, бледное, что он даже не понял, была ли это женщина. Она была полуодета, ее рассыпавшиеся длинные волосы в беспорядке падали на лицо и почти закрывали его, иссохшая рука безжизненно лежала на лохмотьях одеяла, которые прикрывали дрожащее и дергающееся тело; другой рукой она обхватывала какой-то сверточек, который прижимала к груди; рядом были крупные четки, напротив — распятие, к которому были прикованы ее ввалившиеся глаза; рядом стояли корзина и глиняный кувшинчик.
