Едва закончилась война, священники сняли портреты Гитлера и повесили на их место изображения всемогущего Его. Но стены были перекрашены, рамки оказались менее вычурными, и никто не сумел забыть предыдущее лицо. Женщины тоже могут быть нацистками, но только мужчины отрубают головы, насилуют и ставят зверские эксперименты над людьми. Оружие женщины — экономика и любовь. Мы деморализуем противника, бойкотируем бизнес и распространяем литературу. Мы сражаемся своим интеллектом… Странно, все-таки, что с пенисом можно делать очень ограниченное количество вещей. Его надо или сосать, или стискивать — вот и все. Нам бы хотелось чего-нибудь не такого резкого, чуть менее похожего на поршень. Еще желательно — чтобы без лишних складок Изломов. Не исключено, что мы лесбиянки. А может, нет. Наша любимая сексуальная позиция — валетом друг на друге, пока мальчики втыкают нам сзади, по-собачьи. Тогда видны яйца наших парней, похожие на волосатые чайные пакетики. И в те моменты, когда его червячок выбирается из пещерки, можно поцеловать его прежде, чем он снова ускользнет внутрь.
ЗАЧАРОВАННЫЙ ЛЕС
Дровосек с глазами зелеными, как весенние листья, с красиво изогнутыми алыми губами, с двухдневной щетиной на нежно-розовых щеках подошел к стойке бара. В ушах его покачивались серьги-замочки. Дровосек снял с плеча свой огромный острый топор, легко вогнал лезвие в пол и сказал:
— Мне как обычно.
У него был красивый нежный голос — такой же мягкий, как и черты его лица.
Я был бы рад сохранить невозмутимое выражение, но не преуспел. Глаза мои распахнулись в изумлении, уши горели словно в огне, а желудок свернулся в тугой комок. Каждый мой нерв был напряжен До предела. Я поспешно опустил ресницы и нарисовал в блокноте заказов малюсенький вопросительный знак. А потом еще много-много значков вопроса подряд. У меня внутри все бурлило. Если бы только Дровосек видел судорожные подергивания моего карандаша, он бы решил, что я пишу на каком-то особом нечеловеческом языке.
— Вообще-то, наверное, стоило бы расшифровать это мое «как обычно», чтобы не вышло накладки. — сказал он. — Мне, пожалуйста, бифштекс и яйца. Бифштекс должен быть хорошо прожарен. Яйца вкрутую, шесть штук, чуточку-чуточку недоваренные… Я бы сказал, что они должны быть средне проварены, но из этого «средне» часто получаются яйца всмятку, а я их терпеть не могу…
У него были черные волосы и магнетический взгляд, зовущий за собой в неведомые голубые дали…
— Извините за беспокойство, но мне бы хотелось еще вот что: оладьи, помидоры, бекон, сосиски, яблочный соус. И четыре тоста, намазанные маслом так, как будто в них врезался грузовик с маслобойни… если вы понимаете, о чем я…
Я понимал. В этот момент я как раз рисовал фургончик доставки, потерявший управление на горном мосту и свалившийся на крышу пекарни…
— Намазанные маслом сверх всякой меры, — сказал я. Мне очень хотелось ему угодить.
Он кивнул, и его серьги-замочки звякнули в унисон.
— Точно. Так, чтобы масло с них прямо капало. Мне нужно сохранять форму. Знали бы вы, как быстро худеешь, когда валишь деревья. — И он ткнул себя пальцем в ребра.
Мы пожали друг другу руки, и я немедленно ощутил себя маленьким мальчиком… Большой, умный папа, забери меня домой!
— Меня зовут Зеус Лили. А вас?
Я молча указал на табличку, приколотую к рубашке. Молча — потому что язык мой прилип к гортани.
Его взгляд скользнул по моей груди.
— Что ж, вы первый мой Скитер.
Я ретировался на кухню и впился глазами в свой блокнот. Я написал в нем «хорошо». Потом приписал: «сверх всякой меры». Затем я нарисовал шарж на Зеуса. После всех этих манипуляций я зашвырнул в духовку бифштекс, разбил шесть яиц — пара за парой — и уставился на картошку, бекон и сосиски, которые не надо было готовить. Я вообразил себе тяжелую секвойю, с шумом и треском валящуюся на землю. Я поразмышлял над заказом мистера Лили и задумался о том, что обозначает для меня эта встреча.
— Мегачеловек, — сказал я сам себе. — Это мегачеловек…
Что тут поделать? Я не знал. Разве что пасть на колени и молиться. Можно ли поступить иначе, когда тебе выпадает возможность узреть Чудо?..
Я вылил на сковороду тесто для оладий, положил в тостер четыре хлебца, а потом схватил нож и сказал:
— Замолчи. Успокойся. Никаких разговоров.
Что, если он узнает, что никакой я не Скитер? — раздраженно подумал я, больше не осмеливаясь заговорить вслух даже сам с собой.
— Сготовь ему хороший обед — и довольно, — сказал я вслух, будучи не в силах держать рот на замке более трех секунд.
Заткнись, подумал я затем. Уймись. Помолчи. Сожми губы и думай о куске мяса, шипящем в духовке. Если хочешь — представь себе, как он станет есть это мясо. Резать его, отправлять в рот огроменные куски, перемалывать их своими мощными челюстями, глотать… Потом он поднимется с табуретки — довольный и сытый. Встанет и уйдет обратно в свой лес. Там он будет переваривать мясо — медленно, будто медведь во время зимней спячки. Если бы я мог хотя бы мечтать об этом высшем наслаждении — встретить взгляд дровосека, раскинувшись на ложе из глины и чертополоха посередь темного-темного леса. Огромная любовь, воплощенная в исполинском человеке с серьгами-замочками в ушах. Это превосходило все мои самые смелые ожидания.
Тут я задумался об одиночестве. Может быть, дровосеку нужна компания? У Зеуса Лили есть весь его лес, все деревья, все бурундуки. Лягушки и орлы любят его, считают своим братом, сородичем, лучшим другом… Может быть, и меня кто-то любит, но мне о том ничего неизвестно. Каждому из нас нужно немного тепла. Пусть кто-нибудь убедит меня в том, что я необычен и уникален. Что моя жизнь имеет значение. Развеселит меня и заставит поверить в чудеса… Я представляю себе могучие гениталии Зеуса Лили, прижатые к моему телу. Лес… Чуть брезжит рассвет… Где я? Что со мной?..
Но едва лишь мое воображение приводит меня к самому главному, самому чувственному моменту-раздается надсадный звонок тостера. Иллюзия рассеялась. Я снова на грешной земле…
Я взял в руки тост и как следует намазал его маслом, воображая, что мажу я не кусочек подогретого хлебца, а моего дровосека. Мажу всего, целиком, изводя тонны масла и прочих смазочных материалов. Никогда — даже в самых смелых своих мечтах — не мог я вообразить, что буду готовить завтрак для человека, которого, по размерам его, хватило бы на двоих. Я выглянул в окно обслуживания и неожиданно перехватил его взгляд. Он сидит в зале, за столиком. Безукоризненная осанка. Салфетка заткнута за ворот его пиджака от «Кархартс». Руки сложены на коленях. Веки опущены и лишь слегка трепещут ресницы, будто дровосек пребывает в глубокой медитации… Какую высшую школу он заканчивал? Академию Нежных Бычков? Его кисти размером втрое превосходят мои, а ботинки будто прошлись по затерянным землям.
— Пенис, — сказал я негромко. Будто бы кто-то впрыснул мне сыворотку правды, и я не мог смолчать. Любовь сжигала меня целиком, проникала в каждую клеточку моего тела. Я чуть ли не задыхался от собственных мыслей…
