Но постепенно и незаметно из кромешной тьмы соткались сложенные шалашиком поленья. В свете пробегавших по ним язычков пламени я различил сидевшую у костра пару: потертого жизнью мужчину в засаленной поддевке и существо женского пола с синюшной физиономией пропойцы. Над горами мусора за их спиной заходило солнце, сложенный из ящиков сарай украшала тряпка трехцветного флага.
Мужик разливал водку, женщина завороженно наблюдала, как она льется тоненькой струйкой. На ее разбитых губах проступала медленная улыбка:
— Ты мне не веришь, — говорила бомжиха грубым, прокуренным голосом, — а однажды я повстречала принца. Настоящего. Молоденького такого, совсем еще мальчишку. Как же он меня любил!..
— Хватит звездеть, пей! — перебил ее собутыльник.
Она отвела его руку:
— Нет, ты мне не веришь!.. — произнесла с отчаянием и продолжала, всхлипывая и растирая по одутловатым щекам слезы. — Стоял август, совсем скоро осень, море было ласковым и теплым…
Мужик сунул ей стакан в руку. Она этого даже не заметила, смотрела как отражением заката вспыхнули красным окна дальних домов. Никого из них я никогда не встречал и теперь не мог понять, почему должен присутствовать при пьяном разговоре.
В лице женщины что-то изменилось и сквозь синюшную припухлость проступили прежние черты. Так, должно быть, подействовала осветившая его неожиданная улыбка:
— Те несколько дней в Гурзуфе, — сказала она едва слышно, — были самыми счастливыми в моей жизни…
Я вспомнил! Я все вспомнил. К горлу подкатил ком. Пансионат выходил общей лоджией на море. В воздухе чувствовалась близость осени, на тихой воде дрожала лунная дорожка. Под низкими, мохнатыми звездами одуряюще пахли левкои. Впереди была огромная, казавшаяся бесконечной жизнь. Ласковая соседка в открытом сарафанчике и этот не умолкающий шум прибоя. Ее волосы пахли травами… Да, мир жесток и жизнь несправедлива, но почему это должно было случиться с моей первой женщиной! Я видел, как она шла по аллее и теплый ветерок трепал подол ее платья. Видел славное лицо в обрамлении выгоревших добела волос и меня душили слезы. Вот она обернулась, помахала рукой. Автобус тронулся…
Боже праведный, зачем же с нами так!
Цербер дышал, как после стометровки, окружил меня со всех сторон испуганными мордами:
— Ты чё орешь?..
И, возвращаясь к излюбленному гекзаметру, с нервным зевком продолжал:
Полно, Глебаня, пугать обреченные души
Скорбной тропою бредущие в чрево Аида
И без тебя содрогаются жутью их члены
Встань-ка к воротам, пора приниматься за дело!
Мотнув в направлении причала главной головой, пес отошел в сторонку и, как ни в чем не бывало, рухнул на землю и захрапел. Между тем на доски настила уже вступали первые пассажиры Харона. Строясь на ходу по несколько усопших в ряд, они двинулись к вратам преисподней. При виде этого жуткого, безмолвного шествия, душа моя ушла в пятки и я поспешил спрятаться за осколок скалы, но и там меня достал мерный звук шаркающих по камню ног.
Первыми переступили порог ада православный священник, мулла и ксендз, догоняя их, нырнул в кромешную темноту поотставший раввин в пейсах и черной шляпе. Все они при жизни утверждали, что будут возглавлять колонну грешников, но теперь были явно удивлены, что риторическое в общем-то обещание пришлось выполнять так буквально. За ними в черной пасти пещеры исчезла группа буддистов в грязно — оранжевых одеяниях и с покорной улыбкой на губах. Удрученными они не выглядели, предчувствовали, наверное, что колесо сансары не замедлит выкинуть их пинком под зад в мир людей. Дальше, без разбора вероисповедания, пола и цвета кожи, дружной толпой валили миряне. Если с расстояния они казались мне подавленными, то при ближайшем рассмотрении ни особой грусти, ни страха на их лицах я не заметил. Возможно, многие из них ощущали даже нечто вроде облегчения. Ожидание наказания всегда страшнее его самого, а свое на том берегу Леты они уже отбоялись.
Замыкал импровизированную демонстрацию крепкий парень в тельняшке и камуфляже с побрякивающими на груди орденами. Лицо его было спокойным, словно вырезанным из камня, по которому он печатал уверенный шаг. Перед тем, как переступить порог, десантник обернулся. В глазах его вспыхнула радость, на губах широкая улыбка:
— Глеб?!
16
— Глеб! Ты?..
Десантник занес ногу переступить порог ада, но в последний момент ловко извернулся и сделал шаг в сторону. Распахнув объятия, прижал меня к украшенной орденами широкой груди.
— Ты не представляешь, как я счастлив тебя видеть! — отстранился он на длину рук и с улыбкой заглянул в глаза. — На том берегу никого из наших нет, ребята прошли этой тропой до меня, и вдруг такая радость! Почему я задержался?.. — повторил парень мой вопрос, хотя я его и не думал задавать. — Валялся, как и ты, по госпиталям. Сначала Кабул, потом Самара. Помнишь больницу на Осипенко на спуске к Волге?.. Ротный сказал, ты там долечивался. Потом немного покантовался на гражданке, ну и, как видишь… — развел он руками и потянул из кармана брюк мятую пачку сигарет. — Закуривай, брат! — щелкнул дешевенькой зажигалкой. — Глупо все получилось… Хотя смерть по-умному не приходит, — выпустил в сырой воздух струйку дыма. Сплюнул с горечью попавшую в рот табачную крошку. — Перевал Угар… что ты на меня так смотришь, будто никогда о нем не слышал! Залегли, держим помаленьку оборону, а тут духи возьми да накопай где-то миномет. Ну и первой же миной… — улыбнулся, будто за что-то извинялся, покачал кудрявой головой.
Я смотрел на парня, плохо понимая о чем это он. Не такой, конечно, дурак, чтобы не видеть — речь идет об Афганистане, только я-то никогда там не был! Вообще никогда. Не говоря уже о том, что с моджахедами точно не воевал! Война шла где-то там, за далекими горами, а я спокойно учился, потом работал.
— Ты что, не узнаешь, что ли?.. — удивился десантник, видя, что слова его отскакивают от меня, как от стенки. — Это же я, Дож, Димка Ожогин! Вместе в учебке канифолились, вместе попали в разведроту… Ну что, вспомнил? Вижу, вспомнил! — хлопнул меня дружески по плечу. — Неплохо, выглядишь, веса только набрал, черт седой! Преуспел в жизни-то, вон какой гладкий? Сколько тебе сейчас? Сорок три?.. Пять?.. Выходит, недавно перекинулся, а уже на этой стороне, да еще при воротах! Ну, Глебыч, ты и ловкач…
С минуту мы молча курили, разглядывали друг друга. На вид парню было немногим за двадцать, хотя в глазах и в морщинах у губ уже залегла усталость. Дож заговорил первым, впрочем мне-то сказать было нечего.
— Адресок твой срисовал в военкомате, но ты так ни разу и не отписал… — он вдруг оживился, глаза заблестели: — Слушай! На том берегу говорили, солдат за убитых в бою не в ответе, они ему не в зачет. Как думаешь, правда?.. Хорошо бы! Мы с тобой многих покрошили, страшно даже вспоминать…
Дальше молчать я не мог. Прикоснулся к его рукаву, произнес доверительно:
