— Глаголь, раб, откуда пришел и почто дерзостно посмел владыку побеспокоить?
— Прознал я, недостойный, про то, что по Рождеству замыслил царь на Новгород с погромом идти, — прошептал Снегов и сам испугался своих слов.
— Громче, раб, — крикнул Пимен, — говори яснее, кто тебя надоумил поклеп на государя нашего, Иоанна Васильевича, возвести?
— Василько про то поведал, казак, — растерянно пробормотал Савва, — с опричником он повздорил, да случайно и убил, а тот, перед смертью, перед нимто и раскрылся.
— Вот как! — яростно закричал архиепископ. — Стало быть, ты тоже помогал убивцу человека государева беззаконно смерти придать?
— Не зрел того очами, — Савва перекрестился и рухнул ниц. — Но прослышав, к тебе поспешил, владыко!
— Ведаешь ли, раб, что за навет, да за донос ложный бывает? — Пимен подошел к Снегову и ткнул в спину острым посохом. — Яко поганую муху иглою накалывают потехи ради, так и лжеца, в науку неразумным чадам, сажают на кол!
Неторопливым жестом Пимен подозвал к себе стоящего неподалеку архиерея:
— Про сказанное немедля в Москве сведайся. Сегодня же отряди гонца к Вяземскому, да на подношение сто рублев выдай, — Пимен задумался и кусая губы, продолжил. — Нет, пожалуй, для князя мало. Возьми-ка втрое. А послушника сего покудова определи в ледяную яму. Да коли выпадет свободный час, о деле с пристрастием допроси.
* * *
Минул месяц, как Савва томился в лютом заточении, перекочевывая из одной ледяной ямы в другую. Пост близился к концу, и крестьяне из окрестных деревень спешно свозили свежую убоину на архиепископский двор.
— Страдания со смирением да благодарностью принимай, терпи, коли за правду страдаешь, — завидев изможденного голодом да стужей послушника, приговаривал старый келарь. Затем недовольно осматривал ставшие тесными от поклаж стены, охал и принимался заученными прибаутками подгонять нерасторопных крестьян, сгружавших завернутые в рогожки говяжьи и свиные четверти. — Давай, родимые, воз рассыпали, да два нагребли!
— Ужо и так все выгребли, — недовольно огрызались мужики, но, пугливо посматривая на превратившегося в тень послушника, старались сгружать спорей. — Умерил бы владыко чрево свое, да пожалел нас, грешных. Ноне по деревням-то с голодухи пухнут, щи пустые из единой капусты да крапивы хлебают. Всех коров порезали, теперь и забелить щи нечем.
— Тако и отощали! — посмеивался в ответ келарь. — Мурла красные, небось, не на крапиве нажрали? Знаю, истинно ведаю, что по лесам шастаете, да воровски зверье промышляете!
— Куда там, попробуй сунуться топереча в лес, — испуганно открещивались мужики. — За добытого зайчика у самого живьем лопатку вырежут да и отведать заставят.
— Како иначе, родимые? — удивился келарь. — Али не ведаете того, что не по достатку еда — та же беда? Вам, стало быть, на роду написано брюхо в голоде соблюсти!
Выпроводив крестьян, келарь внимательно оглядел яму:
— Некуда девать тебя, болезный. Теперь с убоиной бодрствовать да о спасении молитвенно радеть станешь.
Снегов встал на колени, протягивая келарю трясущиеся, обмороженные руки:
— Определи в застенок, батюшка, али к татям в тюрьму. Не могу больше на льду почивать, насмерть закоченею.
— На все воля Божья, — участливо вздохнул келарь. — А выпустить тебя отсюдова никак нельзя. Молился бы лучше за здравие милостивого владыки нашего Пимена, что за слова твои крамольные пытать тебя не велел!
Келарь перекрестился и принялся затворять яму.
— Помилосердствуй, батюшка! Христом тебя молю… не виновен, истинный крест, не виновен!
— Не виновата курочка, да грязна улочка, — бросил на прощание келарь и заложил в петли засов.
Глава 17. Ибо жатва созрела
По Рождеству ударили лютые морозы, такие, что на лету замерзали птицы и, будто в горах, расходилось по окрестностям гулкое эхо. И день и ночь над Новгородом являлись неведомые и невиданные прежде знамения: то встанет полная белая радуга, то воссияют в небесах три солнца и разом померкнут, а по ночам спускались от луны на землю огненные столбы, или посреди звезд складывались в пылающий в полнеба крест.
Лишь стужа спала, как по Новгороду поползли невероятные слухи, что взяты в кольцо бессчетным стрелецким войском и каждого, кто ищет бежать из города, тут же донага раздевают и, перебив ноги, оставляют на корм собирающимся бессчетным волчьим стаям. Люди шептались, суетливо крестясь, и спешили в церкви молиться за здравие государя и умягчение грозного его сердца. Наступившие Святки стали на удивление тихими и богомольными.
Взамен лютых морозов в Новгород пришла неожиданная оттепель, стремительная, словно ранняя весна. В считанные дни на Волхове вскрылся лед и, вместо увязающих в снежном месиве саней, люди стали перевозить поклажи на лодках. Новгородцы сочли наступившие теплые дни за благой знак. Все ждали чуда, но никто не мог сказать, каким оно должно быть.
На Крещение Новгород облетела добрая весть: «Царь близ ворот города. Нет, царь уже вошел в Новгород, положив конец мучениям и страху!» Обезумевшие от счастья люди срывали с деревьев голые ветви и бежали к городским воротам, дабы устелить путь своему спасителю.
На волховском мосту многолюдный крестный ход с торжественными красными хоругвями и чудотворными образами, беспрестанно славящий пришествие Иоанново, встретился с горделиво восседающим на вороном коне государем, позади которого смыкались необозримые ряды черной опричненной стражи. По толпе пронесся благоговейный стон, крестный ход встал и медленно повалился перед царем на колени:
— Явился еси днесь вселенней, и свет Твой, Господи, знаменася на нас, в разуме поющих Тя: пришел еси и явился еси, Свет Неприступный…
Наконец, Пимен встал с колен и, подойдя к Иоанну, поднял для благословения руку. Царь, с презрением посмотрев на Пимена, расхохотался и стегнул архиепископа по лицу плетью:
— Никак ты, пес блудливый, на меня посмел поднять руку? Или в Новгороде теперь собакам позволено царя благословлять?
— Государь! — испуганно взревел Пимен. — В чем вину мою зришь? Не иначе, как в любви и преданности?
— Жигимонт Август тебе государь! — закричал Иоанн в гневе и, топча конем Пимена, крикнул собравшемуся народу: — Ведаю про измену вашу великую! И про то, что отложиться хотели к иноплеменным, и что слаще вам быть польскими холопами, чем детьми моими! Так и вы прознайте, что пришел к вам не с миром, что иду я крестить Новгород кровью, как отцов ваших крестил мой пращур Добрыня! Чего ждете от меня, христопродавцы? Уж не суда ли милосердного?
Царь с яростью посмотрел на разлившееся перед ним рыдающее человеческое море и грозно крикнул:
— Тогда, молитесь! Будет вам суд праведный, суд скорый и страшный!
* * *
После отслуженной в Софийском соборе литургии Иоанн в окружении опричненных телохранителей вышел из храма к новгородцам, на коленях ожидавшим его появления. Царь силком вытолкнул к народу бледного, с безвольно поникшей головой архиепископа Пимена:
