— Открывай и входи.
Вид у него был такой, словно он собрался принимать бой, но еще не оценил силы противника и слегка из-за этого нервничает.
— Кто вы? Где Серафим?
— Открывай, — повторил он и бесшумно выхватил меч.
Длинная узкая полоса стали возымела на меня какое-то гипнотическое действие. Ледяными, негнущимися пальцами я проделала нужные манипуляции с карточкой и дверной ручкой. Парень глянул поверх моего плеча, втолкнул меня внутрь и захлопнул дверь. Я прислонилась к косяку, а он остановился на середине комнаты, напряженный, прислушивающийся.
— Где Серафим? — прошептала я.
— А то ты не знаешь! — тихо процедил он, цепко огляделся и пинком открыл дверь в спальню. Я замерла. Из спальни он прошел в ванную, затем заглянул за портьеры. Убедившись, что, кроме нас, в номере никого нет, гость в два прыжка достиг стола и хищно схватил сафьяновую записнушку.
— Э-э, — запротестовала я, — не трогай!
Он проворно занял позицию, в которой между нами оказался стол, и вполголоса посоветовал оставаться на месте. Воткнув меч в столешницу, раскрыл книжку и читал целую вечность. Перелистнул, подхватил выпавший листочек и, похоже, нашел искомое.
— Так и есть! — сказал он, поднимая на меня глаза. Их выражение мне не понравилось.
— Послушай, ты, маньяк… — слабым голосом начала я.
— Нет, это ты послушай! — Он легко перемахнул через стол и пошел на меня, держа меч в опущенной руке. — Мой учитель Таор Арнет попал в примитивную ловушку на доверии, и я пришел разобраться, кто и зачем это сделал.
Я недоуменно уставилась на него.
— Ах, какое невинное личико! — Он подошел вплотную. — Ты с самого начала работала на Джайв? Или она купила тебя по дешевке, пообещав издать твою книгу в «Рэросе»?
И внезапно ледяное спокойствие снизошло на меня. Страх и растерянность мгновенно ушли в пол, и я раздельно произнесла:
— Не надо гнать, юноша.
— Что?
— Я не верю ни одному твоему слову, — продолжала я. — Пока ты размахиваешь своей железякой перед лицом беззащитной дамы, я вижу, что у тебя нет иных способов вести разговор. А это значит, Серафим не учитель тебе. Вопрос лишь в том, кто ты на самом деле.
Он сощурился, отступил на шаг и, сказав: «Л-ладно», вбросил меч в ножны.
— Мое прозвище Горностай, — холодно сказал он. — Вольный мастер, неофициально числюсь в Центре помощником шестого ранга.
— Ирина, — отозвалась я. — Неофициально числюсь писателем. Вот и познакомились. А теперь расскажи, пожалуйста, все по порядку. Я очень беспокоюсь за Серафима, правда.
— Я задал вопрос и требую ответа! — возвысил голос Горностай.
— Хорошо-хорошо. Ни на какую Джайв я не работаю, никто меня не подкупал, хотя посодействовать изданию моей книги она обещала…
— Какого черта ты натравила снегля на советника Таора?
— Натравила? Снегля? Я?
— Какого черта ты это написала? — Потрепанный клетчатый листок взлетел к моим глазам. Надпись на нем была мне уже знакома: «Таор ранен. Снегль. Таор, единственный сохранивший самообладание, отталкивает короля и принимает на себя прыжок зверя. Вскользь упоминается в разговоре». Горностай с ненавистью смял бумажку в ладони.
— Это писала не я. Ты же видишь — не мой почерк.
— Ах, не твой?
Он уселся за стол, старательно разгладил смятое и принялся сличать с книжкой. Запустил пальцы в волосы и уставился в пространство:
— Не твой. Но очень схож с твоим.
— Это мог написать Серафим, — осторожно предположила я.
— Не мог! Джайв видела у тебя эту книжку?
— Она даже брала ее в руки. — Я почувствовала, что бледнею. — И я… я некоторое время не видела, что она с ней делает.
Горностай раздул ноздри, поднимаясь мне навстречу. Мне подумалось, что сейчас он снова выхватит меч.
— Ты позволила ей?
И тут хладнокровие мне отказало. Я схватила его за ворот синего плаща и закричала:
— Что с Серафимом?! Что с ним, говори немедленно!
Плащ затрещал. Некоторое время Горностай отдирал меня от себя, а потом, крепко держа мои запястья, сказал:
— Раны от когтей снегля причиняют страшную боль, которая со временем усиливается. Обычно человек умирает через несколько часов после ранения. Серафим, как ты его называешь, отправился выполнять свою работу. И в самом начале миссии оказался на грани гибели. Он спасся чудом. Я сам еще не могу поверить, что такое возможно.
— Серафим… мог умереть?
Он отпустил меня и прищурился:
— Ты и вправду такая дура или только прикидываешься?
Я растерянно помотала головой.
— Все, что ты пишешь, находясь в этой башне, сбывается с очень высокой вероятностью. А то, что происходит у нас, воспринимается тобой отсюда особенно отчетливо. Иногда невозможно определить, что является причиной, а что следствием — запись в твоей книжке или событие. Но здесь, — он снова поднял двумя пальцами злосчастный листок, — ошибки быть не может.
— Я писала… только хорошее… и… не подозревала, что можно вот так… — Я с трудом подбирала слова.
— «Хорошее»! — передразнил он. — «Не подозревала»! Джайв использовала простой способ, описанный во всех учебных пособиях: отсечение событий. Чтобы изменить ситуацию, необходимо вложить в нужном месте закладку с соответствующей надписью. Как перекрыть поток плотиной. Она тебе листочек подбросила, ты, аккуратная барышня, положила его в самое начало.
— И что?
— А то! Все, что оказалось после закладки, все, что ты написала за последние дни, все эти благоприятные события и радужные перспективы — все аннулируется.
— Аннулируется? — произнесла я в ужасе. — Как?
— Уходит в непроявленное. Становится чем-то вроде мечты о том, что могло быть. История начинается заново, в гораздо более трудных обстоятельствах. Все! Против лома нет приема! Теперь дело обстоит так: Таор, чуть живой, отлеживается на постоялом дворе в чертовой глухомани, единственный человек, способный помочь королю, отказался это сделать, король полон решимости справиться с ситуацией в одиночку, хотя знает, что это невозможно.
— О господи… — пробормотала я.
— Своевременное восклицание. Я бы прибавил: «Господи, дай мне рассудок! Хоть один! Хоть маленький!»
Я приложила ладони к лицу, потом ко лбу и вискам, пытаясь собрать разбегающиеся мысли.
— Это все, что я хотел тебе сообщить. Начинай историю заново. И чтоб ни одна сволочь не прикасалась к твоей книжке! Впрочем, на добрых людей это тоже распространяется.
Горностай приметил на столе забытую пачку «Кэмэла» и зажигалку. Осторожно повертел коробку в тонких грязных пальцах, вытянул сигарету, неумело прикурил. Затянулся и раскашлялся так, что на глазах выступили слезы. Бормоча что-то вроде: «Тысяча ангелов, ну и гадость…» — он поискал, куда бы выбросить зажженную сигарету. Я протянула руку:
