Он подошел к калитке, держа в руке небольшой набор инструментов, извлеченный из чемодана. Этот полезный комплект приспособлений достался ему в годы службы инспектором в Неаполе, когда мелкий воришка-домушник невольно оказался в эпицентре крупной операции, в которой участвовал Дзен. Взломщик охотно согласился выкупить свободу за клятву молчания и набор рабочих инструментов, а также краткий курс пользования ими в придачу.
Инструменты хорошо послужили Дзену во многих ситуациях, но одного взгляда на здешний запор оказалось достаточно, чтобы понять: на этот раз они ему не помогут. Дверь запирал старомодный цилиндрический замок, выкованный вручную тогда же, когда была построена сама вилла. Он поставил бы в затруднительное положение даже специалистов министерства. Против такого замка набор хитроумных отмычек, предназначенных для современной индустриальной продукции, был бессилен.
Вой послышался вновь, на сей раз он был громче и длился дольше. Дзен взглянул на белую «Тойоту». На ней были номера старого образца, начинающиеся с двухбуквенного кода провинции, где зарегистрировано транспортное средство, в данном случае – Песаро.
На всякий случай, ухватившись за ручку, Дзен толкнул калитку плечом. На мгновение зацепившись за свой каменный порожек, дверь распахнулась.
Сохранившийся клочок старого сада состоял из густого кустарника, тянувшегося вдоль стены, и торчавших из него лиственных деревьев, слишком крупных для столь малого пространства. Проторенная дорожка вела от калитки к миниатюрной поляне, и Дзен пошел мимо разрозненных кущей и заросшей дерном лужайки к стене гигантских кипарисов, где дорожка круто изгибалась и заканчивалась у крохотного кирпичного домика, укрывшегося в углу сада.
Вой возобновился с еще большей силой и страстью, порой перерастая в горестные стоны, сопровождаемые нечленораздельным бормотанием. Дзен остановился в нескольких метрах от миниатюрного строения. Он еще мог уйти незамеченным, но вместо этого приблизился к низкой входной двери и открыл ее.
Прежде чем войти, он тщательно осмотрел крохотную комнату, по опыту зная, как легко горе находит выход в насилии, но в комнате никого не было. Слева от него, между окнами, висело зеркало, занавешенное черным лоскутом. Справа стоял маленький туалетный столик с одним центральным и множеством боковых ящиков по обе стороны. В дальнем конце – стол и стулья. Были в комнате также печь и камин, а дальше виднелась еще одна дверь. И это из-за нее доносился вой.
Дзен наклонил голову, чтобы не удариться о низкий потолок с нависающими балками. В доме было холодно и сильно пахло сыростью. Он пересек комнату и открыл дальнюю дверь. За ней оказалась каморка еще меньших размеров. На том же месте, где в первой комнате находился туалетный столик, здесь стоял комод. Его верхний ящик был выдвинут. На низкой деревянной кровати под единственным окном сидел, сложившись пополам, и безутешно рыдал Нальдо Ферреро. На коленях у него лежал альбом, похожий на тот, в который Дзен когда-то вклеил коллекцию железнодорожных билетов, подаренную ему отцом.
– Простите меня, – тихо сказал Дзен.
Нальдо вскочил, вытирая слезы, и швырнул альбом на кровать.
– Как вы посмели сюда прийти! – гневно воскликнул он. – Вы убили мою мать! Что вы сказали ей, мерзавец? Вы запугали ее, да? Вы угрожали ей бог знает чем, и она бросилась с балкона в страхе и отчаянии!
– Возьмите себя в руки, сеньор Ферреро. Ваша мать умерла в Лугано. Как я мог там ее допрашивать? В Швейцарии итальянская полиция не имеет полномочий. Кроме того, ее смерть явилась результатом трагической случайности. Во всяком случае, таково заключение швейцарских властей, а они славятся своей независимостью и эффективностью.
Нальдо чуть было не застал его врасплох, нанеся внезапный удар кулаком, но пространство было слишком тесным, чтобы размахнуться, – удар не достиг цели, Дзен просто отступил на шаг, ничего не сказав и не сделав. Словно потрясенный собственным безрассудством, Ферреро стремительно протиснулся мимо него и выбежал из дома. Дзен склонился над кроватью и поднял альбом. Тот раскрылся приблизительно на первой четверти. Причина вскоре стала ясна: в этом месте были вклеены десять фотографий. Все – сделанные в тогда еще большом саду.
На первых шести был изображен молодой человек, на двух следующих – женщина лет тридцати. Мужчине можно было дать шестнадцать-семнадцать, так молодо он выглядел: гибкое мускулистое тело атлета, коротко остриженные черные волосы и настороженный взгляд, в котором угадывалось что-то еще. Что именно – по крупнозернистой, плохого качества черно-белой фотографии понять было трудно. На двух снимках он был в повседневной одежде, выглядевшей чуточку комично, – в стиле, уже вышедшем из моды, но еще не ставшем классикой. На трех других – в плавках, причем на одном снимке мужчина плавал на спине в маленьком бассейне. Последняя фотография представляла его обнаженным и, очевидно, спящим на кровати, которую Дзен мог увидеть и сейчас, слегка повернув голову.
Фотографии женщины были композиционно более продуманными – никаких срезанных макушек и невыгодных ракурсов. Объект, однако, был более загадочным, хотя Дзен в первый же момент узнал Клаудию: оказывается, она и в молодости не была красавицей, но ее взгляд – такой же по-своему непроницаемый, во всяком случае, не до конца понятный, как и у молодого человека, – позволял предположить, что доставляла она хлопот не меньше, чем имела их сама. У нее было одно из тех лиц, чьи невыразительные пухлые черты сочетание дерзости, отчаяния и вожделения преображает в нечто гораздо более сильнодействующее, чем просто «миловидность».
Ее тело, едва прикрытое бикини, словно добавляло мощный басовый аккорд в тревожную песню сирены. А тот факт, что Клаудиа была полновата и балансировала на грани среднего возраста, задавал финальную ноту. Снова взглянув на фотографии Леонардо, Дзен понял: смутное чувство, которое он заметил в его взгляде, было страхом. Вообще-то ничего удивительного: ведь он спал с женой своего командира. Но интенсивность и глубина переживания молодого человека казались несоразмерны этому простому обстоятельству. Леонардо, конечно, боялся полковника, но странным образом его жены он, видимо, боялся еще больше.
К тому времени, когда были сделаны два последних снимка, кто-то из них, должно быть, освоил функцию автоматической съемки, поскольку позировали – весьма неуклюже – они уже вдвоем, в купальных костюмах, возле бассейна. Эти снимки наводили на размышления самого разного свойства. Дзен смутно вспомнил из школьной программы что-то об атомах – или молекулах? – которые «связываются» с другими потому, что обладают частицами, которых недостает другим. Ироническая двусмысленность ситуации была совершенно очевидна, но он только сейчас осознал ее более глубокий подтекст. Эти фотографии не оставляли никаких сомнений: жена Гаэтано Комаи и лейтенант Леонардо Ферреро были обречены с первого момента их встречи.
Как они сами к этому относились – другой вопрос, но в том, что это так, Дзен был почти уверен, когда обратился к первым страницам альбома. Они представляли собой плотно исписанный темно-зелеными чернилами дневник – летопись их романа, которую Клаудиа стала вести вскоре после его начала. Чтобы прочесть все, потребовалось бы не меньше часа, потому что там было почти семьдесят пять страниц, причем Клаудиа тяготела к многословной иносказательной прозе, в которой недоставало подробностей, зато в избытке имелись длинные рассуждения о чувствах, предположения, запоздалые соображения, комментарии и риторические вопросы. Понимая, что у него в запасе не часы, а в лучшем случае минуты, Дзен прибег к эвристическому методу чтения – просматривая текст по диагонали, выхватывал куски наугад, что-то пропускал, а что-то брал на заметку.
