class="p1">Я ничего не понимал и просто смотрел.
К моему изумлению, заставившему даже встать в полный рост, он вдруг направился с этим свертком прямиком в озеро. В одежде он зашел по колено в воду и застыл посреди молчаливого водоема, в сумерках тихого дня. Он подождал, пока солнце спрячется и больше не сможет его видеть. Открыл сверток и несколькими резкими движениями вытряхнул его содержимое в воду.
День практически скрылся за горами, а мужчина так и стоял в озере.
Затем он вышел, снова сел на камень и, как я понял, тихонько заплакал. Пистолета у него точно не было. Я подумал, что он, как и я накануне, был готов сдаться. Но рядом не было Пеппи, способной ему помочь. Я мог бы уйти, но не смог сбежать, не обняв человека, который, как и я, казалось, сбился с пути.
Я снова обогнул озеро. Он увидел меня, но не сдвинулся с места.
Поравнявшись с ним, я сел рядом на камень. Он даже не дрогнул. Я снова почувствовал страх.
– Добрый день! – тихо сказал я, не желая его напугать, не желая напугать нас обоих.
– Добрый день! – ответил мне хрупкий, как у ребенка, голос.
– Вы в порядке? Вам что-нибудь нужно? – спросил я.
Молчание в ответ, слезы в довершение: он начал плакать.
Он погрузился в страшную боль, более сильную, чем моя. На мгновение мне показалось, что если она сейчас вдруг предстанет перед его глазами, то ослепит его.
Я взглянул на маленькую урну, где почти не осталось пепла, и не осмелился больше ничего спрашивать, не осмелился заговорить.
Время шло, а я не мог от него отойти. Солнце прощалось с нами.
Он заговорил первым. Ему было достаточно моего присутствия, достаточно, чтобы кто-то его выслушал. Его слова были настоящей пыткой – в них каждый слог был пронизан нитями боли.
– Она умерла всего две недели назад, – сказал он, и слова его застыли в воздухе. – Мы прожили вместе пятьдесят лет. Всегда вместе, во всем вместе. В наших поцелуях, в наших объятиях, в наших взглядах, в наших ссорах, в наших кризисах – вместе. Мы знали друг друга настолько, что иногда в темноте ночи, в искренности воспоминаний мы были просто единым целым. Мы видели так много всего вместе, что теперь без нее я ничего не различаю. Мы знали столько друг о друге и о нас, что в какой-то момент поняли, что знаем о себе все.
Он еще крепче обнял теперь уже пустую урну:
– И вот он ворвался в нашу жизнь без предупреждения, как и большинство плохих новостей: рак. Все вокруг понеслось с бешеной скоростью. Старость вообще все ускоряет. Всего за три месяца он убил ее, я потерял ее. Мы старались выиграть у него хоть несколько минут. Пятьдесят лет оказалось так мало… В те дни, когда я чувствовал ее боль, когда она чувствовала мою, мы пережили еще больше вместе. Последние месяцы мы посвятили спасению от того, от чего спастись невозможно. Мы потратили столько времени, переживая о болезни, что совсем позабыли о нас. А когда пришло время, мы даже не успели проститься. Я вошел в ту ночь в комнату, а ее уже не было. Она ушла. После пятидесяти совместных лет мы даже не успели проститься.
Рыдания разрывали его изнутри. Он обнял меня с такой силой, что каждое его ребро вонзилось в мое тело. Он навалился на меня всем телом.
Так мы стояли несколько минут. Солнце уже совсем исчезло.
Цепляясь за меня, ища укрытия у меня на груди, он продолжал:
– Теперь я не знаю, что мне делать. Она для меня была всем. Она была центром семьи, путешествий, вечеров с внуками, всего. И что теперь? Во мне всегда жила какая-то глупая детская мечта, что мы умрем в один день. Я мечтал, что мы уйдем из этого мира вместе. Мы могли все спланировать. Когда мы узнали эту страшную новость, мы даже поговорили об этом, но так и не смогли это сделать. Мы предпочли сражаться до конца вместо того, чтобы положить конец всему самостоятельно. Но все произошло так быстро… Мы были так заняты, пытаясь выжить, что совсем позабыли о смерти. И что теперь? – повторял он, не переставая.
Как и тогда, во время разговора с Сарой, у меня не было ответа на его вопрос.
– Мне очень жаль, – сказал я, взяв его дрожащие от боли руки.
Он даже не слушал меня, его давно уже не было. Однако он продолжал говорить:
– Она хотела, чтобы я развеял ее прах здесь. Мы приходили сюда каждый год. Это озеро ей очень нравилось. Здесь мы столько раз говорили друг другу: «Я люблю тебя», – он остановился на мгновение, вытер слезы и посмотрел на меня. – Моя жизнь закончилась, вы понимаете? Каждый день, когда я просыпаюсь, я мечтаю о том, чтобы меня сбила машина, чтобы я случайно упал с какого-нибудь балкона, чтобы я просто исчез. Каждый день я вижу пустой дом, пустую кровать, пустой стол, пустую жизнь… все стало пустым. И хуже всего по ночам, когда я кладу свое пустое тело в пустую постель, смотрю по сторонам и ничего не вижу. Я никого не вижу рядом, мне некому рассказать о своей жизни, мне не с кем проснуться на следующий день, некого обнять, когда холодно, и сказать о любви.
Он стоял, вцепившись что есть силы в урну. Я не знал, как поддержать его, я не знал, что делать, а просто стоял и плакал вместе с ним, потому что потерял ее, потерял их навсегда.
Ночь настигла нас.
К счастью, он хорошо знал дорогу.
Мы проводили друг друга до горного убежища: я бы никогда не смог добраться один.
Воспользовавшись сумерками, мы преодолели последний отрезок пути. Это было тяжело, долго, запутанно, больно и трудно, но оно того стоило.
В тот час, когда все вокруг уже погрузилось в темноту, я увидел один из самых притягательных и красивых пейзажей, которые когда-либо видел: убежище, расположенное на небольшом полуострове прямо в центре озера. Опасливо возвышаясь посреди водоема, нас готов был принять большой двухэтажный дом.
Мы шли, желая, чтобы эта дорога никогда не кончалась. Последние несколько метров глаза стали единственным проводником, и остальным органам чувств пришлось смириться с этим. Окрестности утопали в воде, горах, звездах и темноте.
Почти два часа пути мы едва разговаривали, обмениваясь односложными фразами, отдельными словами, теряющимися в водовороте смысла. «Сюда? Да, идите прямо. Хорошо».
Нас объединяла дорога
