брака с не святым мужчиной и игру в семью.
— Допустим, — пискнула из-за спины Изольды моя якобы дочурка, — я вру. Спрашивается, для чего? Какая моя выгода? И как я здесь очутилась? И зачем убила Леонида?
— Всё-таки убила? — шарахнулась подруга вперёд, оказавшись в опасной близости от ружья. — Марта, чёрт бы тебя побрал. Опусти ружьё! — взвизгнула она. Послушай, что девушка вещает.
— О да, складно стелет, не подкопаешься. Но я могу массу причин найти, для чего тебе, милочка, мне врать и корчить из себя мою дочь.
— Спросите бабу Машу в конце концов. Чего я одна за их проделки отдуваюсь. — задохнулась от возмущения Алиса. — Мне то пообещали, что вы обрадуетесь с Плутонием. Мол, я дочка ваша. Вы меня потеряли, искали. А вы? А ты?! Злая и бессердечная ведьма, а не Золушка. — села она беспомощно на рыхлый, мшистый пень и заплакала.
А у меня дрогнуло сердце…материнское сердце, что ослепло и действительно зачерствело от бесконечных предательств и лжи. Я проронила слезу, сделала шаг навстречу беззащитной и смелой девочке, что примчалась меня спасать.
— Алиса, доченька? — всхлипнула я и в ту же минуту ощутила острую, обжигающую боль в спине, падая наземь.
— Мама? Мамочка?! — бросилась ко мне Алиса, и я увидела, как из меня ей на ладони струится кровь.
— Липатов, ты что наделал? Тебя же Бог накажет! — последнее, что я услышала от Изольды, теряя сознание.
* * *
Меня разбудил какой-то назойливый стук. Въедливый стук. Я отмахнулся от звука и от стука, как от липнущей мухи к варенью. Да, от блинчиков Марты с вареньем из белой вишни я бы не отказался сейчас. И от чая травяного, душистого из самовара, что делает тётя Маша, не отказался, а то прохладно как-то. Стук повторился, и я разлепил глаза. «Что происходит? Кому что надо? Какого фига меня тревожат?», — я сонно уставился в окно машины и увидел сотрудника ДПС, размахивающего ничего не сулящим хорошего, отнюдь, не волшебным жезлом. Я опустил окно.
— Инспектор Зарядин, — отдал мне честь здоровяк в форме, — проезд освободите, здесь не положено стоять. Знак видели?
— Слушай, мужик, — я выглянул в окно, воззрился на дорожный запрещающий знак и сообразил, что не соображаю, а чего я собственно сплю, — давно я здесь стою?
— Мы за тобой, — дорожный патрульный кивнул в сторону служебной машины и упитанного коллеги, смачно пожирающего бутерброд и вызывающего рвотный рефлекс, — часа полтора наблюдаем. Ты в порядке? Помощь нужна?
«Знаем мы вашу помощь. Лишь бы бабки содрать. Странно, что в трубочку не попросили подышать. Действительно, лучше без трубочки. А то закроют меня на суточки. А мне Марточку спасать надо. Золушку мою ненаглядную.», — бегло пронеслось у меня в голове, и, потирая глаза, дабы отогнать от себя сон, я миролюбиво попрощался с инспектором, что меня перезарядил по полной программе во всех смыслах.
— Простите, закемарил, — раскаялся я и прикрыл рот, с трудом подавляя зевоту, — впредь не повторится.
— Понимаю, — посочувствовал инспектор Зарядин и участливо провозгласил, — осторожнее на дорогах, — оставляя меня одного, борющегося со сном, и возвращаясь к своему тошнотворному пожирателю.
Я завёл машину, выехал на дорогу и открыл мобильный. Глянул список последних вызовов, окончательно проснулся и чертыхнулся, чуть не въехав в фуру передо мной. Потому что ни звонка от Леонида мне, ни моих звонков тёте Маше и Даниилу не было. «Что это значит? Что происходит?», — вскрикнул я, и пробка загудела отрывисто клаксонами машин под мой крик.
Глава 50
— Да еду я, еду! — я заскрипел зубами и надавил с остервенением на газ. — Спешишь к своему папику отработать машинку с правами ротиком? — спросил через зеркало брезгливо у пергидрольной блондинки с огромными, необъятными малиновыми губами на внушительном розовом внедорожнике, которая сигналила сзади, будто она меня могла услышать.
Водители соседних машин тоже словно сговорились и без устали принялись сигналить, надавливая на свои клаксоны до посинения, что те загудели в унисон долгим, беспощадным звоном, не давая мне ни на минуту сосредоточиться и понять, что же за бесовщина со мной претворилась.
— Выключите вы свои бибикалки, — стукнул я по рулю, перестраиваясь на соседнюю полосу и лавируя между машинами, — куда торопитесь, на тот свет? Все же стоим в одной пробке. Чего сигналить и душу рвать?
Я и правда не понимал тех, кто, попав в очередную, неизбежную пробку, а пробки неотъемлемы от Москвы, бессмысленно сигналил, поторапливая неведомо кого и куда. Я искренне любил Москву всей душой с вечными пробками, сумасшедшими спешками, ночной жизнью, бешеным ритмом жизни, хроническим недосыпом и погоней за успехом, ставшей почти религией за последние лет пять. И потому со смирением принимал пробки, повинуясь им и смиренно выжидая, когда одна из них выпустит меня из своих тесных, душных объятий, пока я, судорожно вдыхая кислород с примесями выхлопных газов, буду ехать до неминуемой следующей пробки. Для кого-то смирение — проявление слабости, мол, ты сдался воле обстоятельств. К слабым личностям я себя не относил, несмотря на некоторые человечески слабости. К тому же где-то прочитал, что смирение есть добродетель, противоположная гордыне. Гордыня у меня, к сожалению, отсутствовала в характере напрочь, иначе бы я не допустил тех злоключений, что случились со мной и с Мартой. Или я их и допустил из-за своего смирения, позволив другим бесчестным хозяйничать в собственной жизни и расхаживать там в грязной обуви с грешными помыслами, причиняя вред мне и моей любимой. Единственное, что меня раздражало в пробках — это уйма свободного образовавшегося времени, которое я, как правило, заполнял тем, что усердно и чрезмерно много думал, чем порой испытывал себя, мысленно изводя.
Мы подъехали к светофору, машины стихли, и я выдохнул на полторы минуты, рассуждая сам с собой:
«Последний звонок — входящий от Даниила, перед тем от Изольды. А после…ни черта нет после. Как так то? Люди добрые, подскажите да вразумите окаянного Платона Платонова! Допустим. Я уснул. Уснул, и кто-то подчистил историю моих вызовов на телефоне. Но я же был закрыт в машине изнутри. Тогда выходит. Что ни черта не выходит. Потому что выходит, что мне приснилось, как мне звонил Леонид, точнее с его телефона звонили Марта с Изольдой. И выстрелов не было никаких. И Тихон в мою любимую не стрелял. И с тётей Машей и папой Юрой я не говорил. Про дочку нашу с Мартой Алису не слышал. И Даниил не назвал Леонида Леопольдом. А был ли Даниил? Ах, да, он мне звонил. А я ему перезванивал? Было же
