— хотеть уменьшить их стресс? Почему я должна хотеть причинить им всем боль, потому что люблю его?
Чувство вины сжимает мое сердце, и я не могу не думать об Аспен. Я действительно надеюсь, что он передал сообщение Кью. Мне бы не хотелось думать о том, что она переживает стресс во время беременности.
Естественно, я не могу упоминать обо всем этом вслух Рену. Я содрогаюсь при мысли, как бы он набросился на меня, если бы я посмела.
Слезы наворачиваются на глаза, прежде чем я успеваю их сдержать. Приходится быстро моргать, чтобы остановить их. Я не хочу, чтобы он знал, как это убивает меня. Видеть его таким, зная, как сильно он, должно быть, пострадал здесь.
Глупая. Раньше я думала, что самое болезненное в жизни — это быть вдали от человека, которого любишь.
Теперь я знаю, что есть судьба куда более болезненная. Настолько ужасная, что, боюсь, мое сердце буквально вот-вот разорвется. Я не могу протянуть руку и прикоснуться к нему — не сейчас, когда он находится в своем темном убежище.
Я не могу задавать никаких вопросов по этому поводу, опасаясь его реакции.
Я не могу ему помочь. По крайней мере, не в этот момент. Я не знаю, что делать. Как его вылечить.
Он бы ни за что не захотел так себя вести, если бы имел хоть малейшее представление о том, что делает. Нет, он либо ударился, либо попал в аварию. Или, может быть, у него была высокая температура, и ему вовремя не оказали помощь. Судя по тому, что я видела через грязные окна, эта хижина очень отдаленная. Деревья и еще раз деревья. Даже из-за небольшого снегопада, для больного или травмированного человека, добраться в больницу будет практически невозможно.
Мой бедный Рен. Был здесь совсем один, и никто о нем не заботился.
А теперь, когда у него есть кто-то, кому не все равно, он недостаточно здоров, чтобы принять помощь. Даже тогда, когда его гнев выходит из под контроля и в конце концов он может вычеркнуть меня из своей жизни. Даже из своего сердца, похоже на то.
Я не могу удержаться от слез, но мне удается смахнуть их, прежде чем он поворачивается к плите и подбрасывает в нее еще дров.
Мой Рен. Я позову для тебя помощь, даже если это будет последнее, что я когда-либо сделаю.
Хотя я знаю, что ты все усложнишь.
20
СКАРЛЕТ
За окном спальни безумно щебечут птички, когда я открываю глаза в очередной день размышлений о том, как, черт возьми, мы должны пройти через это вместе. Вчера я провела долгий, скучный день, слушая, как он клацает по клавиатуре, а когда ложилась спать, он все еще сидел за ноутбуком.
Большую часть времени он держал наушники в ушах, отгораживаясь от меня в пользу музыки, которую слушал. Он врубил ее достаточно громко, поэтому я слышала некоторые звуки, смутно узнавая в них ритм тяжелого металла. Он был так глубоко погружен в то, над чем работал, что с таким же успехом меня могло бы здесь и не быть.
Обида от того, что меня игнорируют, все еще бледнела по сравнению с пронзительной болью от того, что я остаюсь наедине со своими мыслями. Даже сейчас, несколько часов спустя, я ничего так не хочу, как отвернуться от мрачного самобичевания, которое охватило меня и угрожало сломать.
Я заставляю свою семью страдать из-за этого?
Я ненавижу себя за то, что думаю об этом, но нельзя отрицать горькую правду. Мои родители уже потеряли дочь. Я была свидетелем этих мучений, слышала бессильные шаги отца и беспомощные рыдания матери. Точно так же я наблюдала, как Кью ломается, и мечтала избавить его от мучений.
Нельзя поглотить чужую боль, как бы сильно ты кого-то ни любил.
На этот раз я — источник боли. Из-за меня отец, скорее всего, угрожал убить десятки людей — и это если он остановился на угрозах, чего, вероятно, не сделал. Из-за меня мама плачет и спрашивает себя, могла ли она что-нибудь сделать, чтобы предотвратить это. А что насчет Аспен? Что, если…
Прекрати. Что хорошего в том, что я наказывала себя вчера? И чем это поможет сегодня?
О нет. Мое тело скручивается от этого вопроса. Я не выдержу еще один день ничего не делая, только мучая себя. Сегодня ему нужно прийти в себя, иначе я окончательно сломаюсь под тяжестью своей вины.
Мое бедное, одинокое сердце замирает, когда я просыпаюсь и вижу, что он уже встал с постели. Подушка холодная, что неудивительно.
И клавиши щелкают. Снова.
Или все еще? Он вообще ложился спать?
Я пытаюсь вспомнить любой намек на то, что он был здесь, рядом со мной, но ничего не получается. Может быть, я спала так крепко, что не заметила.
А может, он вообще не ложился спать.
Я знаю, что лучше не спрашивать, чем же таким важным он занят. Должно быть, это как-то связано с его миссией, о которой я почти ничего не знаю. Только то, что это важно — конечно — и ему якобы нужно, чтобы я была частью этого.
Видимо, не настолько важная часть, раз я не заслуживаю услышать подробности.
Хотела бы я понять это. Хотела бы я понять его.
Он едва замечает, когда я выхожу из спальни. Холодно — в печи нет огня, чтобы согреть хижину. Чувствует ли он это? Сомневаюсь. Он поглощен тем, что делает, все еще слушает музыку, наклонившись поближе к экрану. Он почти щурится, изучая что-то.
Я знаю, что лучше не подходить слишком близко. Его энергия настолько сильна, что вокруг него словно кирпичная стена. Не желая совершить ошибку и тревожить его, я подхожу к плите и открываю дверцу печи, а затем достаю из кучи в углу несколько щепок и кладу их внутрь.
Если он не собирается позаботиться о себе, думаю, это зависит от меня. Не то чтобы я возражала. Я хочу заботиться о нем и быть важной частью его жизни. И хотелось бы, чтобы не было этого чувства страха, как будто мне нужно ходить на цыпочках.
Мне не требуется много времени, чтобы включить кофеварку и вскипятить воду для овсянки. Скоро нам нужно будет съездить за припасами. Эта мысль зажигает надежду в моем сердце. Было бы здорово почувствовать, что мы делаем что-то обычное.
Не говоря ни слова, я ставлю его тарелку и чашку кофе
