например, сокращать нужно, ибо усталый рабочий — плохой рабочий, потому что от усталости работает хуже. Штрафы отменить — они, я это, мужики, знаю, порою больше половины жалования съедают. Все знаю — и про лавки заводские, и про то, что вам угол на пятерых арендовать приходится, и про питание скудное, — дав народу короткую паузу на «переваривание» — это что, цесаревич продолжает ПРАВДУ говорить⁈ — я повернулся к доходяге чуть старше меня, левая рука которого ниже локтя отсутствовала. — Как тебя зовут?
— Селифаном, Ваше Императорское Высочество! — с поклоном отозвался он, моментально пропотев от груза Высочайшего внимания. — Федора сын.
— Руку как потерял? — спросил я.
— Трос лопнул, Ваше Императорское Высочество. Натянут был шибко — вот мне концом руку и отхватило. Но это ничаво…
Мне что закон вводить, запрещающий Романовым говорить слово «ничаво»⁈ Если бы он меня матами поливал да корил в сломанной жизни, я бы это понял и остался спокоен. Но он же, зараза такая, меня утешает! Стоит, чуть ли не на ветру как листочек осенний от голода колыхаясь, культяпку в рукав поглубже спрятать пытается, и утешает красивого, одетого в камзол стоимостью в пяток деревень, сытого меня!!!
— … Люд добрый здесь, столовая есть для бедняков, не дают с голоду помереть, — закончил он мысль.
Ульянов поморщился — тоже не нравится «ничаво», но по другим причинам.
— У кого работал, Селифан Федорович? — спросил я.
— У Ильи Андреича Егорова, Ваше Императорское Высочество. Чернорабочим.
— Не платит тебе пенсии Илья Андреич?
— Не платит, — подтвердил потерявший руку на производстве инвалид.
— А никто их у нас не платит, Ваше Императорское Высочество! — вклинился Ленин. — Говорят, мол, беречься рабочие перестанут, специально станут увечья себе наносить, чтобы, значит, при пенсии на печи лежать.
— Безобразие, — более чем искренне признал я. — Селифан Федорович, подойди вот к этому человеку, — указал направо. — Остапом его зовут, расскажи о себе, пенсию тебе положит.
«Ничаво» куда-то делось, Селифан закусил губу, отвел взгляд и низко поклонился:
— Премного благодарен, Ваше Императорское Высочество, да взять не могу — не за себя здесь ноги сбиваю да глотку деру, а за других таких же. За товарищей!
Ильич не без издевки покосился на меня — «ну что, не сработал подкуп»? А я подкупать и не хотел — понимаю, как это воспринято будет.
— Крепкая у тебя сила духа, Селиван Федорович. Уважаю, — признался я.
Когда рассосется кризис, кого-нибудь отправлю все-таки вручить пенсию, потому что это правильно.
— Прав ты — проблема, что называется, системная. Не один ты такой, на работе увечье получивший. Получаешься — отработанный материал, соки с тебя выжали да выбросили.
— Да! Верно! — разноголосицей поддержали меня рабочие.
Контакт установлен, начальный авторитет набран, теперь нужно это использовать для поворота ситуации так, как мне надо.
— Да только у Энгельса, который со своего стола вашего Маркса кормил да книжки его издавал, заводов много было, — продолжил я. — И на заводах этих были штрафы, как у вас, изувеченных за ворота выбрасывали, как вас, ютились рабочие в бараках да по углам, как вы, а при каждом заводе лавка была заводская. Скажите мне, господа — хотя вам, полагаю, привычнее будет «товарищ». Скажите, товарищи, как так получается, что радетель за благо рабочих своих работников в ежовых рукавицах держал да обирал как липку?
Ответа не нашлось, но вклинился понявший, что инициатива уходит из его рук, Ульянов:
— Товарищи, мы не питаем иллюзий! Энгельс — в полном смысле этого слова капиталист, и покуда рабочие и крестьяне разобщены, они неспособны отстаивать свои классовые интересы! Только Конституция позволит нам обрести голос, который услышат! Только массовые стачки и шествия покажут капиталистам, что без рабочих их заводы и капиталы не стоят ничего! Это мы плавим руду, это мы рубим камень, это мы…
Я невольно заслушался и залюбовался — агитирующий Ленин был прекрасен, убедителен, он излучал харизму, а картавость только придавала шарма — да, этот человек не идеален, но его уверенность и то, что потом назовут «пламенем революции» словно заражали мужиков, и я понял, что только из-за Ильича они до сих пор топчут Большую улицу, а не плюнули на очевидно неудачный «бунт».
И как, собака, аккуратно агитирует! Не за кирпичи — орудие пролетариата — взяться взывает, не власть захватывать, а к легальным, зараза, методам классовой борьбы. Короче — повода обвинить себя в подбивании на государственный переворот «гимназист Ульянов» не дает. Подставился, впрочем, критически, и, дождавшись, пока народ покричит «да!» и «верно!», признав правоту речи Ленина, я спросил:
— А кто «мы», Владимир Ильич? Вы, насколько мне известно, родились в состоятельной семье, и отец ваш в должности инспектора народных училищ города Симбирска служил. Должность это хорошая, жалованья, надо полагать, хватало на сытную жизнь.
— Мой дед был крепостным! — поспешил заявить Ульянов.
— Так это только прибавляет странности вашим словам, — развел я руками. — Сын крепостного крестьянина получил образование, выслужил личное дворянство и стал одним из важнейших людей в Симбирске. Это, Владимир Ильич, говорит только о том, что в Империи нашей выдающиеся способности человек пробиться может. Да, это архисложно, но покажите мне государство, где наверх пробиваются все.
— Нет такого! — внезапно поддержал меня «детина» Степан.
— Дальше, — продолжил я. — Отец Владимира Ильича позаботился о том, чтобы его сыновья отучились в гимназии.
— Моего старшего брата повесили! — заявил Ленин.
— Потеря близкого человека — страшное горе, — вздохнул я. — Я тоже потерял старшего брата.
Рабочие и зеваки сняли головные уборы.
— И воспользовались гибелью Его Высочества, царствие ему небесное, — перекрестился Ильич. — Чтобы ограбить ни в чем неповинный Китай.
— Китай виновен в том, что пролил кровь будущего русского царя! — придавил я его взглядом. — Я — тень брата моего, ибо он был лучше меня во всем — добрее, трудолюбивее, умнее, щедрее и набожнее. Китайский убийца не только лишил меня брата, он лишил наше Отечество самого толкового царя со времен Петра Великого. Мне теперь придется всю жизнь доказывать, что я хотя бы пальца Николая достоен! На том свете он с меня спросит, и Господь с меня спросит — что ты сделал, Георгий, чтобы Россию укрепить, да жизнь народа ее лучше сделать? Не вам, образованный сын дворянина за Империю
