Еву, но меня притягивает к ней, как магнитом.
На миг застываю, обнимая ее. Касаюсь носом виска, невесомо веду по шелковистым волосам, незаметно вбираю аромат меда и трав. Ева делает вдох и замирает в моих руках, притаившись и слабо царапая меня ноготками через рубашку. В момент, когда она вздергивает подбородок, устремляя на меня вопросительный янтарный взгляд, я все-таки заставляю себя отстраниться.
Невозмутимо шагаю к Владику, опускаюсь на корточки рядом с машиной, вытягиваю руку с колпачками.
– Сейчас обратно прикрутим, неси инструменты, – киваю на ящичек в углу, и мальчик бежит за ним вприпрыжку, а уже через секунду тащит ко мне по полу. – Заодно колеса подкачаем.
– Подкачаем, – соглашается Владик и шлепается прямо на бетон, сложив ноги по-турецки. – В гар-лаже у папы, – обнажает свои маленькие белоснежные зубки.
Ева кашляет нервно за спиной, а я даже не собираюсь спорить с ребенком. На этот раз принимаю его обращение как нечто привычное, никак не реагирую внешне. Слов нет для ответа – разум поглотили эмоции. Единственное, что делаю, так это достаю самый низкий ремонтный стульчик и предлагаю Владику сесть. Не хочу, чтобы мальчик отморозил себе попу, а он воспринимает мой жест как очередную игру. И радостно залезает наверх, балансируя на колесиках. Оттолкнувшись, едет вперед и едва не врезается в многострадальный минивэн Адама, но я вовремя ловлю стул за ножку и подкатываю к себе.
– А пятерня твоя, – касаюсь пальцами цветной ладошки на белом глянце, и между подушечек остается незастывшая краска. – Красивая, конечно…
– Пр-лавда? – от шока Владик чуть не слетает со стула. И я вновь подхватываю, теперь уже самого ребенка. Помогаю ему забраться обратно.
– Не в моей привычке лгать. И, знаешь, я предложу Адаму эту идею. Будет дополнением к аэрографии, – говорю без тени ехидства. – Вот только… у него ведь есть свои дети.
– Тр-лойняшки, – показывает три пальца. Смышленый.
– Верно. Они свои ладошки и оставят, когда в следующий раз придут, – договариваюсь с Владиком. И на полном серьезе собираюсь предложить другу эту идею. Он в тройняшках души не чает, так что одобрит их художество.
– Ладно, – вздыхает Владик обреченно, но не капризничает. Принимает мои условия. И даже сам тянется за тряпкой, чтобы стереть краску.
– А ты ладошку на моей машине поставишь, хорошо? – предлагаю неожиданно для самого себя. Не подозреваю, какой подтекст моя фраза может нести для ребенка. Действую на внутренних инстинктах. – Если хочешь.
– Хочу-у! – визжит Владик, и я морщусь от чересчур звонкого детского голоса. Но тут же смеюсь. – Хочу на машине папы, – пальчиком указывает на улицу, где на парковке остался мой синий ниссан.
Оглядываюсь озадаченно, потеряв из виду Еву. Она наблюдала за нами с улыбкой некоторое время, а потом вдруг исчезла. Может, и к лучшему. Владик не будет лишний раз ставить ее в неловкое положение, настойчиво называя меня «папой». А я начинаю привыкать и, более того, наслаждаюсь мимолетной иллюзией.
Расслабившись, вместе с Владиком мы убираем следы краски с корпуса и колес, приступаем к починке ниппелей. Правда, малыш скорее мешает, постоянно попадая под руку, чем помогает. Но само его присутствие согревает и умиротворяет. Я без намека на раздражение в сотый раз поднимаю с пола укатившийся колпачок. Вслушиваюсь в звонкий смех, и сам неосознанно расплываюсь в улыбке. Щеки начинают болеть от непривычки и дискомфорта.
– Ребята, я перекусить вам принесла, – приятный голос добавляет ярких красок в общую картину. – Сбегала в кафешку напротив, выбрала пару блюд. Не знаю, понравится ли… В общем, пробуйте, как там готовят, – шаги приближаются.
Поднимаю голову и изучаю Еву, которая, закинув сумку на локоть, скидывает капюшон и поправляет выбившиеся из прически влажные локоны. Под дождем бегала еду заказывать. Ради нас. И при этом сияет улыбкой, словно ей доставляет удовольствие заботиться о нас.
Непривычно. Я столько лет все сам делал. Точнее, просто плевал на себя.
– Не мешай, женщина, – вдруг выдает Владик, словно копируя кого-то.
Хмуро, с суровым прищуром зыркаю на него, отрицательно качаю головой и цокаю укоризненно, а потом посылаю виноватый взгляд опешившей Еве.
– Это точно не мои слова, – оправдываюсь я. – Я такому его не учил.
Поднимаюсь на ноги и, схватив тряпку, вытираю руки. Подаю ладонь Владику, чтобы помочь слезть со стула, но он отворачивается. Обиделся на меня? Теперь и перед ним вину чувствую.
Поиграл в семью. Можно сворачиваться. И больше даже не пытаться.
– Я знаю, – вздыхает Ева и подходит ближе. Ставит контейнеры с едой на невысокий столик, двигает к нам. – Это не ты его научил, – выжимает из себя улыбку.
– Ясно, – хрипло бросаю. И пытаюсь подавить пробуждающийся гнев. Злюсь на Меркунова, который такую женщину ни во что не ставил. Еще и при сыне унижал. Ну, не урод разве? Остро желаю наказать его, хотя бы посредством бизнеса. Надавить на больное – на его меркантильность. А ведь я мог бы…
– Не бери в голову, – возвращает себе свет Ева. Словно по щелчку, включает в себе лампочку. Откуда только энергию черпает.
Владик, осознав свою ошибку, соскакивает со стульчика и мчится к маме. Обнимает ее за ноги.
– Прости, мамочка, – понурив голову, вопит ей в коленки. – Я тебя люблю, – украдкой поглядывает на меня в поисках одобрения. Киваю ему, взглядом намекая, что он все делает правильно. Получаю счастливую улыбку в ответ – и Владик сильнее прижимается к маме.
– Боже, ураганчик, и я тебя люблю, – Ева, смеясь, подхватывает его на руки. Кружит. И несет к столику. – Только давай покушаем. Смотри, что я принесла, – открывает один из контейнеров. – Тимур, – окликает меня и, забывшись, подмигивает игриво. Мгновенно краснеет, наверняка мысленно ругая себя за импульсивность.
Хоть мне по душе ее порыв, внимания не акцентирую, чтобы не смущать ее сильнее.
– Пап, тут макарошки с сыром, – хвастается малыш, завлекая меня присоединиться.
– Владик, но… – тихонько шепчет ему Ева. Но я прерываю, заранее зная, что она ему скажет.
Объяснит, что я не его родной отец, но… не хочу я это слушать. Не сегодня.
– Аргумент, – ухмыляюсь и устраиваюсь рядом с ними. – Если макарошки, да еще и с сыром, то как отказать, – треплю ребенка по макушке, пока он ерзает на
