Как она стояла на стуле у окна, раскинув руки, словно птица, собирающаяся в полет, в путешествие, к доселе не виданным чудесам света. Как первый день в корсете был сущим адом, желания заземлились, крылья подрезали.
– Не шевелись, – советовала ей мать, – дыши и не шевелись.
Рум не любил говорить о себе, но был очень хорошим слушателем. В постели он брал командование на себя, и, возможно благодаря военной подготовке, у него хорошо получалось отдавать приказы, а что еще более удивительно – ей нравилось их выполнять! Даже нравилось, когда ее брали, как хозяйственное животное, при соответствующих обстоятельствах.
Все это было так восхитительно непонятно – любовь на закате жизни.
А теперь как бы она назвала свое чувство к Руму? Привязанность, конечно. Любовь своего рода. Но испытывает ли она волнение при звуке его шагов по коридору, как раньше? Нет, они привыкли друг к другу, стали следовать заученным ритуалам, маршировать к той негласной договоренности мужа и жены со всем ее собственничеством.
Она возвращает платье из спиталфилдского шелка в шкаф – в конце концов, оно слишком старомодно, с этими своими панье и кринолином, не говоря уже о том, что мало. Ей приходит в голову идея.
Очень осторожно она раскрывает рукава халата Типу. Такое чувство, словно она приветствует призрака, приглашает его на танец. Сняв свой халат, она продевает руки в рукава, похожие на колокола, застегивает все серебряные крючки и ушко спереди, завязывает халат на талии. Наконец она надевает кольцо из агата на указательный палец, куда оно подходит лучше всего. Все ее тело трепещет от смелости происходящего – она, дочь угольного барона, носит халат и кольцо Типу Султана! Это если верить Жанне…
У зеркала леди Селвин переводит дыхание.
Забудьте о спиталфилдском шелке. Забудьте о шнуровках и серьгах. Вот человек, которым она всегда хотела быть в детстве. Ничем не связанная и предназначенная для иного. Ноги расставлены в стороны, кулак упирается в бедро. Леди Магеллан. Плоскогрудая авантюристка. Сильфида, которая перемещается из одной страны в другую, меняя форму, язык и обычаи, как это удобно ей, гражданке мира.
Поддавшись порыву, она закрывает глаза и целует кольцо, холодное и гладкое у нее на губах.
Она делает жест рукой с агатовым кольцом, представляя себя самим Типу, изъявляющим волю. Принесите мне мои тапочки. Принесите мне его голову. Она представляет, что устроила пышный бал, подобный тому, что был в зале Беллавия (Ориенталия!). Это будет маскарад, и дресс-код будет требовать восточных мотивов, но ни один наряд не сравнится с подлинностью того, что надето на ней сейчас. Интуиция подсказывает ей, что эти предметы так же подлинны, как и все остальные в ее коллекции, включая механизм.
Ей не терпится обсудить Ориенталию с Жанной. Но сейчас только четыре часа, слишком рано. Тогда прогуляемся по Саду наслаждений. Она подходит к окну, надеясь, что главный садовник уже ушел; ей не хочется вести светские беседы со старым Хиллом.
А вот и Жанна в Цветочном саду, как будто одна мысль о ней вызвала ее к жизни! О, но рядом с ней камердинер, стоит на почтительном расстоянии. Странный персонаж. Не очень хорошо обучен – судя по тому, что держит руки в карманах. Леди Селвин думает позвать Салли: волосы нужно подровнять. Но что-то в этой паре, которую она видит в окно, заставляет леди Селвин задержаться.
7
В Цветочном саду Аббас пересматривает первоначальный план. Сегодня за ужином Жанна попытается убедить леди Селвин обменять механизм на халат, кольцо и подушки для паланкина.
На случай, если леди Селвин отвергнет предложение, Аббас предлагает запасной план. В час после полуночи он и Жанна проберутся в Павлиний зал и вынут из механизма орган и главную трубу. Их можно отсоединить и отвезти в Руан, где Аббас вырежет механизм заново, вставит внутрь трубу и орган, и никто, кроме них двоих, не заметит разницы.
– К счастью, твоя комната находится рядом с Павлиньим залом, мы сможем легко перенести… – Аббас останавливается. – Ты зеваешь?
– Извини, – Жанна стряхивает с себя усталость. – Я не спала всю ночь.
– И что ты делала?
– Читала «Лампу сарацина». Это было чудесно.
– Можешь не отрабатывать на мне свою лесть.
– Правда! Это было захватывающе и трагично, а конец… – она встречает его скептический взгляд. – Что? Только ты можешь распознать произведение искусства?
– Я хочу знать, что ты думаешь про мои планы.
– Я согласна с первым планом и отвергаю второй. Зачем вообще что-то воровать? Почему бы не построить заново весь механизм?
– Потому что я никогда не конструировал орган и главные трубы. Я бы смог, если бы завершил свое обучение… Если бы у меня была такая возможность.
Жанна изучает его. Он выглядит взволнованным, напряженным.
– Аббас, мы договорились, что если леди Селвин отвергнет наше предложение, мы сдадимся и поедем домой.
– Для меня это больше не вариант.
– Ну что ты, всегда можно придумать что-то другое.
– Ты не понимаешь.
– Выслушай меня, – говорит она. – Мы с тобой можем поехать домой. Мы можем вернуться к старому.
– И на что жить?
– Мы что-нибудь придумаем. Ты знаешь, я очень изобретательная, даже когда изобретать не из чего.
К своему собственному удивлению, она подходит к нему ближе, изучает его лицо, обращенное к ней то ли с беспокойством, то ли со страхом.
– Мы оба одиноки, правда? – говорит она. – С таким же успехом мы можем быть одиноки вместе.
Не успев опомниться, она кладет руку ему на щеку. Его кожа удивительно мягкая, как будто сделана из глины, которую можно было бы без труда разгладить, если он позволит.
– Что ты делаешь? – говорит он и убирает ее руку.
– Размышляю вслух, – отвечает она, пытаясь придать своему голосу легкость. Его лицо напрягается от гнева.
– Я бросил все: свой дом, свою жизнь. Свою семью. И ради чего, чтобы провести остаток дней на койке в углу твоего магазина, живя на черством хлебе и любви? Такая твоя идея?
Он отворачивается от нее в отчаянии, трогая языком внутреннюю сторону щеки. Она смотрит на клумбу с подснежниками, и видит только подснежники, пока он говорит ей, что не может ответить на ее чувства. Маленькие белые цветы кивают на ветру.
Она тихо говорит:
– Ну хорошо.
– Что – хорошо?
– Хорошо, мы будем следовать нашему первоначальному плану, о котором договорились. Но не воровать.
Она ждет, когда он разожмет руки, впадет в ярость, начнет успокаивать ее или умолять.
– Это не обсуждается, – говорит он. – Тебе нужна моя защита по дороге домой.
– Не нужна. Я могу поехать сама.
– Но не поедешь.
До самых кончиков пальцев
