чище, наши
Сердца к твоим высотам вознеся.
Дай нам почувствовать, как полной чашей
Усладу счастья пьют, о, сделай нас
Достойными любви, милей и краше».
Покуда так молил всеобщий глас,
Явилось облачко в потоках света,
Застыв над головой у них тотчас.
А в облаке юница, не одета,
Им говорит как будто бы: «Я та,
К кому сейчас мольба звучала эта
О милости. Не лгут мои уста,
Клянусь богами, каждой здесь просящей
Воздам, как заслужила красота».
На пламень посмотрела восходящий, —
Не знаю, как сказать, но из него,
Из каждой туши, в пламени горящей,
Вдруг человеческое существо
Явилось в виде юноши нагого.
Пройдя по травам, все до одного
Омылись в чистой влаге бирюзовой
И облеклись по воле госпожи
Плащом пурпурным в качестве покрова.
Как лилии цветок, они свежи;
Венера им промолвила: «Отныне,
Так я велю вам, всяк из вас служи
Красавице своей, как мне, богине,
Покуда не заслужите в ответ
У них любовным тщаньем благостыни».
Так изрекла, проливши славы свет,
И на небо вернулась быстрым взлётом,
В душе у каждого оставив след.
Они ж, бродя по луговым красотам,
Вздыхали, чая сладостной игры,
Цветочки рвали под любовным гнётом
И ждали им сулённые дары.
Пер. А. Триандафилиди
Песнь XVIII
Я, наблюдавший долго за чудесной
Охотой дам, пришел на этот луг,
Откуда скрылась в вышине небесной
Смущённая бессмертная, где вдруг
Другая появилась и явила
То чудо, что наш ум постигнуть туг;
Там сердце в изумлении застыло
При виде тех, кто был плащом покрыт,
Сих порождений огненного пыла;
И видел я того, кто Даму чтит,
Кто воплощён из мёртвого оленя,
Приняв разумный человечий вид;
И это справедливо, без сомненья,
Природе никогда уж не создать
Подобного столь чистого творенья.
Лик этой Дамы горнему под стать,
Небесное созданье, ангел кроткий,
Сошедший людям ясность взора дать;
Скромна, мудра, её сужденья чётки,
Величье в ней, хоть ставь на пьедестал,
Непринужденность, грация в походке;
И свет такой моим глазам сиял,
Что, ей себя отдавши, ощутил я,
Как сам из зверя человеком стал.
И здесь напрасны разума усилья,
Коль верится, что сам её Творец
Сказал себе: «И это сотворил я!»
Гонительницу скорби из сердец
Коль созерцать, душой смягчиться надо
Иль прежде срока обрести конец.
И добродетель в ней такого склада,
Где ни пройдёт, всё озарит собой,
И потому во мне царит услада.
Гордыня, жадность, лень и гнев слепой
При виде Дамы улетают разом
Из сердца, ей проигрывая бой.
И вас, послушных благостным приказам
Амора, повелителя того,
Что просвещает даже низкий разум,
Молю: просите за меня его,
Чтоб верен я остался этой Даме,
Служа ей волей сердца своего;
Пусть за меня ходатайствуют сами
Те, кто в любви удачлив, также те,
Кто к ней стремится, пылкими мольбами;
Ещё за тех, кто с дамой во вражде,
Чтоб, миром разрешив былую ссору,
Не мучились в сердечной маяте.
Но продолжать мне речь свою не впору,
Я промолчу, покуда не смогу
Достойнейшей хвалой почтить синьору,
Ту красоту, что в сердце берегу,
Служа и непрестанно почитая,
Да не отринет верного слугу.
На луг я возвратился, созерцая
Ту добродетель высшую, какой
Цветёт моя красавица честнáя,
Что даст мне, верю, счастье и покой.
Перевод Александра Триандафилиди
О переводе романа Джованни Боккаччо «Филострато» А. Триандафилиди
В 2013 году в мире отмечалось 700-летие со дня рождения третьего гения итальянской литературы, Джованни Боккаччо. На мой взгляд, отечественная словесность отреагировала на него весьма слабо, ограничившись перепечаткой старых исследовательских работ. Между тем, в свое время к 600-летию со дня смерти писателя советский читатель получил высококачественные переводы «Амето», «Жизни Данте» и «Корбаччо». Почему же российский читатель должен быть обделен новинками боккаччианы? Нельзя забывать, что новые переводы классики, тем более произведений, никогда раньше не переводившихся на русский язык, расширяют наш кругозор, духовно обогащают и немало способствуют упрочнению культурных связей между странами.
Я восторгался «Декамероном», читая его как в классическом переводе А. Н. Веселовского, так и в оригинале, и задавался вопросом: на какой почве возник шедевр? Изыскания привели к «Филоколо», в котором можно видеть зачатки будущей великой книги новелл и первый в Италии образчик изысканной прозы. Но в художественном отношении этот длинный прозаический роман значительно уступает стихотворному «Филострато», в отличие от него, напрочь лишенному громоздкости. Боккаччо тогда был молод, как поэт он вполне сложился, а как писатель еще нет. В этой связи я сделал вывод, что весь огромный Неаполитанский период творчества великого флорентинца, наиболее богатый поэтическими работами – пробел, сплошная terra incognita русской переводной литературы. Справедливо ли это? Знакомство с поэзией и прозой от «Охоты Дианы» до, включительно, «Тезеиды» дало однозначный ответ: несправедливо.
Мой переводческий выбор пал на «Филострато» по следующим соображениям: первое крупное произведение Боккаччо, первый в мировой литературе психологический роман, первая проба октавы на широком повествовательном полотне и, наконец, преемственность от самой «Комедии» Данте (так или иначе, но в период между созданием обеих поэм не было сколько-нибудь значимых поэтических произведений в Италии).
«Филострато» – любовный роман с логическим, даже прямолинейным сюжетом: встреча – жажда любви – счастье – разлука – измена – смерть героя. В этой простой цепочке последовательно с необыкновенной полнотой раскрываются характеры трех главных персонажей: Крисеиды, Троила и Пандара. О схематичности образов, характерной для средневековой литературы, здесь нет и речи. Наиболее сложный и запоминающийся характер в романе – Крисеида.
Умная, хитрая, набивающая себе цену показной заботой о добродетели, чувственная и страстная, способная к глубоким переживаниям и вместе с тем непостоянная, она родоначальница таких героинь, как Анджелика у Ариосто, Армида у Тассо, Кориска у Гварини и др. В ней также можно увидеть прообраз мадонны Фьямметты и многих героинь «Декамерона». Роман будет понятен даже неподготовленному читателю, его можно понять не столько умом, сколько сердцем, поэтому он