Баш, ребятки!
И где теперь эта кормящая мама? Остановилась возле остановки. Автобус ждет. Наклеенные на столб объявления читает. Не дождалась. Обратно коляску покатила. Переехала через бордюр. Неаккуратно переехала. Грубовато. И даже взгляд в коляску не бросила. Задумалась очень. Ну-ну. Считайте, что проскочило. Считайте, что я ничего не заметил. Интересно, а вместо ребенка у нее кукла или пистолет-пулемет, завернутый в пеленки?
Теперь, ухватившись за одно кольцо, мне и другие звенья цепочки будет вытянуть несложно.
Женщина ушла, а кто вместо нее объявился? Кто эстафетную палочку наблюдения принял? Вон тот скучающий дядя? Да, похоже, не один. Похоже, с ним в одной упряжке идет вон та миловидная целующаяся взасос парочка. Тяжелая у них работа, вот так вот, на каждом углу, по пять минут безотрывно целоваться, глаз от объекта не отрывая. Так и косоглазие заработать недолго, и мозоли на языках.
Обкладывают меня. Со всех сторон обкладывают. По высшим канонам науки отслеживания. Если дальше такими темпами пойдет, скоро на улице не останется посторонних прохожих. Надо мне успевать действовать пока им новая подмога не подошла в лице сводного отряда скаутов городских средних школ. Тогда здесь вообще будет непротолкнуться. Тогда мне выполнить задуманное будет почти невозможно.
Итак, я вычислил по меньшей мере девять шпиков, один из которых, судя по всему, вон тот пожилой мужчина, читающий на скамейке газету. Координатор действий. Режиссер, заставляющий появляться на авансцене улицы одних и покидать ее других актеров. Дирижер массовки. За ним особый пригляд. За ним и вон за теми, со скучными взглядами и слегка несимметричными плечами, молодыми людьми. Эти, судя по всему, ликвидаторы,
Эти в случае побега будут меня вычищать свинцовой, бесшумного боя метлой.
Все, пора и честь знать! Пора подумать о целостности собственной шкуры. Пока ее не продырявили. Все, что здесь надо было узнать, я узнал. Теперь лишь бы ноги унести.
Ну что, граждане шпики, готовы к неожиданным поворотам сюжета? Нет? На то и надежда!
Не убыстряя хода, не меняя выражения лица, никак не выдавая своего беспокойства, я повернулся на девяносто градусов и зашагал к ближайшему продуктовому магазину. На него у меня была вся ставка. Без него шанса выскочить живым и невредимым из-под такой плотной опеки у меня не было. На всех подходах топтуны, в НП наблюдатели, в ближних переулках — как же без него — резерв, назначенный для возможного, если объект вдруг надумает скрыться, прочесывания местности. Здесь если и можно выкрутиться, то только с помощью бронетехни-ки или… ближайшего продуктового магазина. Точнее, его дверей.
Я сделал последние три шага и взялся за ручку. Двое из наблюдавших за мною шпиков придвинулись ближе. И женщина с коляской, похоже, тоже решила сходить за продуктами. Видно, она вспомнила, что молоко у нее дома прокисло и хлеб зачерствел.
Ну-ну. Окружайте меня. Тесните. Тяните свои служилые пальцы к моему беззащитному кадыку. Успевайте.
Если успеете.
Я потянул ручку на себя, шагнул внутрь, в полутемный тамбур между двумя, наружной и внутренней, дверями. Я шагнул в миг, который решал все. Наружная дверь закрылась.
Мгновенно распахнув плащ, я сбросил его со спины, одновременно вывернув на левую сторону рукава. На голову нацепил парик, на подбородок налепил жиденького вида бороденку. Глаза занавесил плюсовыми, расколотыми в одном месте очками.
А поосторожнее нельзя! — ворчливо вскричал я, открывая дверь на… улицу. Ту самую, только что захлопнувшуюся, еще подрагивающую пружиной, еще гудящую от удара. — Никакой внимательности. Все спешат, бегут под ноги не глядят. А под ногами, может, живые люди…
Только это мгновенное перевоплощение обещало мне (не гарантировало, только обещало!) спасение. Несколько секунд, хотя нет, вру, не несколько, а ровно пять секунд, потребовалось мне, чтобы превратиться из среднего роста, среднего возраста, невнятного вида мужчины в ниже среднего, преклонных лет, характерного, а точнее характерного облика, пенсионера. Чудо свершилось. Зашедший в проем дверей Резидент исчез. Испарился в мгновение ока, не оставив даже следа. Даже характерного запаха серы и паленого козлиного волоса.
Этого «мгновения ока» я и добивался во время многочасовых предварительных тренировок. Пауза свыше пяти секунд приравнивалась к провалу. Шестая секунда разделяла вхождение в дверь одного человека и выход из нее другого на два самостоятельных события. Один зашел — захлопнул дверь, другой спустя некоторое время открыл — вышел. Последующее сопоставление очередности событий могло натолкнуть моих преследователей на ненужные мысли. Слишком рано натолкнуть. Опасно рано.
Нет, никаких «спустя некоторое время»! Только одновременно. Один зашел, когда другой вышел! У наблюдавших за дверью должно было создаться впечатление, что они, эти два (настаиваю, два!) прохожих столкнулись в узком проеме входного тамбура. И один, тот, что послабее, проиграл силовое единоборство, по поводу чего и возмущался, потирая ушибленное плечо, на крыльце магазина. Наблюдатели, докладывая наверх, должны были побожиться, что видели одновременно двух человек: отброшенного к косяку старика и мелькнувшую в полумраке тамбура тень убегающего Резидента.
Более того, они это, уверен, и видели! Наше зрение не всегда отображает реальность. Иногда оно идет вслед воображению. Кто из нас не «узнавал» в каждой второй проходящей мимо прохожей ожидаемую возлюбленную только оттого, что очень хотел ее увидеть! А любимая меж тем была совсем в другом месте и совсем с другим. Точно так же сыскари, увидевшие начальное действие, не могли не продолжить его в своем воображении. Они заметили быстро шагнувший в дверь объект — и тут же вышедшего ему навстречу старика. Остальное они не увидели. Остальное — что объект прошел внутрь, наверное, даже наверняка, стремясь к запасному или грузовому выходу, — они придумали. И ничего другого они придумать не могли! Они были устремлены вперед и думали о том, что там, за дверями, а не о том, что рядом. Поэтому даже не рассматривали внимательно человека, вышедшего им навстречу.
— Это что же это за молодежь! — орал я, шаркая ногами от магазина и пытаясь хватать шпиков за рукава, чтобы посетовать им на современные нравы. — Это как же так может быть! Здоровый лоб бежит, ни на кого не глядя, и чуть не топчет годящегося ему в деды инвалида. Это зачем это я клал за таких жизнь и здоровье на огневых и трудовых фронтах? Вот вы бы не спешили, а послушали, что вам скажет поживший на свете человек…
Но меня не слушали, отделываясь вежливыми по форме, но безразличными по содержанию отговорками вроде: «Бывает дед. Извини, дед, не до тебя».
И слава Богу, что не слушали! И слава Богу, что не до меня! Интересный бы вышел конфуз, надумай торопящиеся к магазину топтуны посочувствовать зашибленному дверями дедушке.
А раз мое стариковское горе никого не затронуло, ни в ком не вызвало сострадания, раз всем было на меня наплевать, мне пришлось шаркать дальше, к ближайшей арке, за которой был мой двор и мой подъезд.
