значит, слова Оджина показались ему справедливыми. Возможно, чиновники за пределами столицы гораздо менее ожесточены.
— Вы должны были слышать о резне в Хёминсо, ёнгам[36], — продолжил Оджин.
— Слышал. И полагаю, именно из-за нее вы здесь и оказались. — Командир пригладил бороду, его взгляд опять обратился на меня. Понизив голос, он сказал: — Вот уж не думал, что мне придется отвечать на подобные вопросы… Разве мог я представить, что простая девушка-служанка способна на такое?
— Вы считаете, медсестра Инён может быть причастна к убийствам? — спросил Оджин.
— Да. Поначалу это была всего лишь догадка, но теперь, перебирая все детали, я уверен: за ними стоит именно она. — Командир Чхэ поднялся на ноги и достал что-то из ящика шкафа. Я испугалась, что в руках у него окажется меч и он убьет нас за то, что мы поймали его на досаднейшей ошибке. Но он достал не меч, а кусок дерева с вырезанной на нем печатью. Это был ордер, дающий полицейским право арестовывать подозрительных лиц. — Я внимательно следил за делом о резне в Хёминсо и увидел, к какому хаосу она привела. Люди стали подозревать в убийствах самого принца. Когда вернетесь к себе, покажите мою печать командиру Сону и скажите ему, что у вас есть сведения, полученные от начальника полицейского отделения Кванджу. Медсестру Инён необходимо как можно скорее арестовать и допросить.
* * *
Тем временем дождь перестал, и казавшееся умытым небо окрасилось в ярко-синий цвет. Мы покинули город-крепость и искали какую-нибудь харчевню поблизости, но встречались нам лишь одно за другим покрытые грязью рисовые поля, затем потянулся бесконечный с виду лес, где росли кривые деревья да тянулся вверх зеленый бамбук. Наконец мы увидели небольшой дом с двумя окнами, в которых горели свечи; эти окна выступали из теней подобно ярко-желтым глазам зверя.
— Слава небесам, — вырвалось у меня.
— Давай надеяться, что здесь живет супружеская пара добрых стариков, — сказал Оджин, — а не любящая лакомиться человечьими легкими лиса-оборотень кумихо.
Судя по голосу, он пребывал в хорошем расположении духа. Ведь наше расследование почти подошло к концу. Но я вовсе не разделяла его настроения, потому что женщина, которую собирался арестовать Оджин, была моей знакомой медсестрой. Я часто разговаривала с ней, я с ней работала.
Но я все же старалась казаться жизнерадостной:
— Надеяться стоит только вам. Девятихвостые лисы предпочитают женские легкие мужским.
Добравшись до домика, перед которым был небольшой двор, а сбоку — кухня, мы слезли с лошадей и подошли поближе. Я, нервничая, стояла за спиной колотившего кулаком во входную дверь Оджина. Мне еще не доводилось просить у незнакомых людей кров и еду, но Оджин, похоже, делал так уже не раз — наверное, когда путешествовал со своим отцом — тайным агентом, замаскировавшись под крестьянина.
Дверь открылась, и мы оказались лицом к лицу с молодой женщиной, глядевшей на нас с подозрением. Одета она была в белое чогори и бледно-желтую юбку, волосы ее были стянуты в низкий узел, в который была воткнута шпилькой пинё — это указывало на то, что она замужем. Женщина продолжала вести себя настороженно даже после того, как Оджин объяснил, что он военный, возвращающийся домой со своей сестрой, и спросил, не может ли она приютить нас на одну ночь.
— У меня есть свободная комната, можете заночевать в ней, — нехотя сказала хозяйка дома и, сделав шаг в сторону, впустила нас внутрь.
Небольшая основная жилая комната была завалена грудами соломенных корзин. На низком столе нож соседствовал с горкой чеснока. Женщина провела нас по комнате с деревянным полом и распахнула дверь в комнату поменьше.
— Одеяла вон там, а лишних свечей у меня нет. Я принесу вам воды. Но кормить вас мне нечем; мне самой едва хватает.
Я проголодалась, но у нас еще оставалась еда из дорожного мешка.
— Думаю, она вдова, — тихо сказал Оджин, когда мы остались одни. Женщина принесла нам воды, и мы смогли умыться. — Или ее мужа просто нет дома.
Теперь, когда руки и ногти у меня были чистыми, я осторожно запустила одну руку под чогори, коснулась плеча и нащупала повязку. Нужно было наложить еще один слой, но мне не хотелось снимать жакет. Я застенчиво посмотрела на Оджина.
Он тут же отвел взгляд.
— Я позову хозяйку, чтобы она помогла тебе. А сам выйду.
Он вышел из комнаты, и вошедшая женщина судорожно вдохнула при виде крови. Но вопросов задавать не стала.
— Вы не брат с сестрой, — сказала она вместо этого, бинтуя мне плечо. — Это ясно по тому, как он смотрит на тебя, когда ты этого не видишь.
Я не очень поняла, что она имеет в виду, и, снова оставшись наедине с Оджином, продолжала думать над ее словами.
Я постелила циновку как можно дальше от Оджина, но все равно оказалась совсем рядом с ним: очень уж маленькой была комната. Я села на циновку и обхватила руками колени, а Оджин тем временем растянулся на своей циновке, подложив руки под голову и закрыв глаза. На поясе у него были меч и моток веревки; похоже было, что он так и собирается с ними спать.
— Тебе необходимо отдохнуть, — пробормотал он. — Дорога предстоит долгая, а мы отправимся с первыми лучами солнца.
— Так мы поедем в Тамян? — спросила я. — Чтобы найти главную свидетельницу?
— Я отправлю на поиски Минджи других полицейских, раз нам известно теперь, где она сейчас. Не хочу давать медсестре Инён ни малейшей возможности скрыться.
Мы лежали молча, не шевелясь, и слушали, как шумит лес. Как ухает сова. Как хлопают крылья.
Потом я обратилась мыслями к тому, что нам предстоит. Через несколько дней дело будет закрыто, и меня почти пугало неминуемое возвращение к нормальной жизни. К жизни, в которой меня ждала другая тайна. Кем на самом деле была моя мать? Действительно ли она любила меня? И что мне теперь делать со своей жизнью — осколками моей жизни, разбитой гневом отца?
И как впишется в них Оджин?
Мне было тяжело думать обо всем этом. Я прижала пальцы к векам, и в темноте перед глазами выступили пятна света, подобные фонарям в ночи.
— Праздник фонарей, — сорвалось с моих губ. — Вы пригласили меня пойти вместе с вами.
Он не открывал глаз.
— Ты сказала, я отвлекаю тебя от важных дел.
У меня загорелись щеки.
— В действительности я не это имела в виду. Я просто была огорчена тем, как повел себя мой отец.
— Значит, я все же что-то для тебя значу.
