углем, моросил дождик, однако к середине дня, когда мясо зашипело на вертелах, прояснилось. Под вечер началось самое веселье. Пиво, темное и пенистое, золотой мед ручьями текли из бочек в рога и кружки. Целые туши — свиные, говяжьи, бараньи — жарились на толстых железных вертелах, ароматный дым плыл над веселой пирушкой. От одной околицы до другой звенели мощные кельтские голоса, песни, как птицы, вольно взмывали ввысь.
Эльфин пел и смеялся от всей души, как пьет и смеется король, уверенный в своей власти. Всем, собравшимся за высоким столом перед его домом, он рассказывал истории, в которых превозносил смелость своих соратников. Он поднимал рог за здоровье всех и каждого, припоминал случаи, когда кто-то особенно отличился, и без устали нахваливал свою дружину. Ронвен сидела рядом с мужем, Талиесин крутился рядом, нежась в лучах отцовского присутствия, как ясноглазая выдра на согретом солнышком камне.
Когда в небе затрепетали первые звездочки, Киалл, сидевший по правую руку от повелителя, нагнулся к Эльфину и прошептал ему на ухо несколько слов. Тот кивнул и отставил рог с пивом.
— Пора, — сказал он, обводя взглядом собравшихся.
— Что пора? — спросила Ронвен.
Эльфин подмигнул ей и влез на стул. Киалл замолотил по столу рукояткой ножа. Сперва стук тонул в реве голосов, но вскоре к Киаллу присоединились остальные, и грохот, постепенно нарастая, разнесся по всей деревне.
— Лорд Эльфин хочет говорить! — выкрикнул кто-то. — Король хочет держать речь!
— Пусть говорит! — отозвался другой. — Тихо! Пусть король говорит!
По толпе пробежал возбужденный говорок, народ собрался вокруг высокого стола. Плошки, подносы и ножи сдвинули в сторону, Эльфин взобрался на стол. Он стоял, раскинув руки, будто хотел обнять весь клан.
— Сородичи! — крикнул он. — Слушайте своего вождя.
Народ затих, и Эльфин начал:
— Вот уже семь лет, как мы каждое лето обороняем Вал…
— Верно, — отозвались из толпы.
— …и шесть лет из этих семи мы пировали по возвращении.
— Ллеу ведает, что это правда, — отвечали собравшиеся.
— Мы пируем, чтобы отпраздновать благополучное возвращение дружины, а через день-два ратники расходятся по домам, чтобы снова взяться за плуг или пастуший посох. Так было до сего дня, но отныне будет иначе, — выкрикнул Эльфин.
Народ заволновался.
— Что он говорит? Что это значит?
— С этого года дружина будет оставаться здесь! — крикнул Эльфин, обводя взглядом изумленные лица. — Впервые мы выехали отсюда мальчишками — пастухи и землепашцы, сыновья землепашцев и пастухов. Однако за семь лет мы стали воинами!
Народ одобрительно закивал.
— В древние времена короли жили со своими дружинами в деревянных палатах. Времена те возвращаются в наши края, и дружинникам пристало жить с их воеводою.
— Верно, верно, — отвечали жители каера.
— Потому прикажу воздвигнуть здесь, на этом самом месте, просторные палаты! Такие, как у древних воителей!
— Палаты! — радостно ахнула толпа.
— Отныне будем жить, как жили пращуры, не ища защиты ни на востоке, ни на западе, ни на юге, не полагаясь на Римскую империю. Будем искать защиты только у себя, полагаться только на железо в своих руках. Отныне и впредь мы защищаем себя сами!
При этих словах он вытащил меч и двумя руками поднял над головою обнаженный клинок.
Народ разразился шумными криками:
— Да здравствует король! Да здравствует лорд Эльфин!
Через улицу Хафган и Блез в синих одеяниях созерцали происходящее.
— Что ты об этом скажешь? — спросил Блез.
— Неплохо, — отвечал Хафган.
— Разумеется, но к чему это приведет?
— Ну, — отвечал друид под новые восторженные возгласы, — будет им дело на весь следующий год. Я-то гадал, чем займется дружина летом, когда не придется оборонять Вал. Эльфин прав, они теперь воины — пусть будут при воинских заботах.
— Да от них здесь и прохода не будет.
— Не ворчи, Блез. Эльфин достоин хвалы. Он и впрямь учится. Он далеко продвинулся в искусстве управлять людьми.
— Довольно ли этого? — спросил Блез.
— На сегодня довольно, — ответил Хафган. — Дай срок, в нем пробудится и другое. — Старый друид с гордостью взглянул на Эльфина. — Он добрый король и добрый отец Талиесину. Видишь, как мальчик не сводит с него глаз? Да, Блез, этого довольно.
Хафгана уже заметили, и вскоре раздались крики с просьбой рассказать историю. Крики становились все громче и настойчивее.
— Принеси-ка мне арфу, Блез, — сказал бард и начал проталкиваться к высокому столу.
— Вот и ты, Хафган, — обрадовался Эльфин. — Садись рядом со мной.
Друид поклонился, но остался стоять в торце стола.
— Чем могу служить тебе, повелитель?
— Сдается мне, пришло время для сказания. Давненько мы не слышали у огня ничего, кроме дружного храпа.
— Что мой повелитель желает услышать?
— Что-нибудь про подвиги и отвагу, — сказал Эльфин. — Что пристало сегодняшнему пиршеству. Сам выбери.
Талиесин, отиравшийся возле отца, подал голос.
— Расскажи про свиней! — крикнул он, взбираясь Эльфину на колени. — Про свиней Придери!
— Ш-ш-ш, Талиесин, — сказала Ронвен. — Хафган сам решит.
Вернулся Блез с арфой, и Хафган начал рассеянно перебирать струны, выбирая, что будет рассказывать. Зажгли фонари, сельчане и дружинники кучками расселись на земле, поближе к друиду.
Когда все угомонились, Хафган поднял арфу к плечу и, подмигнув Талиесину, заиграл.
— Слушайте же, коли хотите, сказ о Мате ап Матонви, — начал он и замолк, ожидая, пока вновь наступит тишина.
— В те дни, когда роса творения была еще свежа на земле, Мат сын Матонви правил Гвинеддом, и Диведом, и Ллогрией, и Западными землями. И вот этот Мат жить не мог без одной девицы и проводил с ней все время, когда не воевал. А звали девицу Гоевин, дочь Пебина из Дол Пебина, и была она красивейшая из смертных.
И вот в эти дни прослышал Мат про животное, которого на Острове Могущественного прежде не знали: мясо-де у него сладкое и на вкус приятней говяжьего. Итак…
Хафган рассказал, как Мат отправил своего племянника Гвидиона к Придери, сыну Пуйла, за свиньями, которых прислал тому в подарок Араун, владыка Аннона, чтобы и ему разводить свиней. Талиесин сидел, свернувшись клубочком, у отца на коленях, слушал привычные переливы в голосе барда и различал в них эхо древних деяний — деяний, вошедших в легенду так давно, что они уже изгладились из памяти, а сейчас на краткий миг ожили в словах сказителя.
«Быть бардом, — думал Талиесин, — знать тайны всего, что есть под небом и под землею, повелевать стихиями звуками своего голоса — вот это жизнь! Я вырасту и стану бардом и королем, — мысленно поклялся он. — Да, королем-друидом!».
Он поднял глаза к ночному небу и мириадам звезд, мигающих в свете факела. И ему показалось, что он безначален, что какая-то его часть существовала всегда и будет существовать
