моей силой, ловкостью и скоростью один этаж что вверх, что вниз — как одна ступенька. Улицы неширокие, можно легко перепрыгивать с дома на дом. Как белка-летяга по деревьям — ших-ших!
Я пальцем показал, как именно летяги прыгают по деревьям, и улыбнулся.
— Идиот. — вздохнула Тора. — А если гвардейцы посмотрят наверх? Если увидят тебя?
— Часто ли люди смотрят наверх? — усмехнулся я. — Да еще когда стоят в ночном дозоре? Для них там главное это не уснуть, опираясь на алебарду, и не рухнуть на мостовую. Не думаю, что среди них найдутся романтики, которые будут считать звезды, вместо того, чтобы изображать бурную деятельность. Стражники — такие же люди.
— Я не говорила о стражниках. — неожиданно тихим голосом проговорила Тора. — Я говорила о Гвардейцах.
Последнее слова она явно произнесла с большой буквы, как собственное название чего-то…
Кого-то?..
— А гвардейцы и стражники это не одно и то же? — уточнил я, хотя уже было очевидно, что нет.
— Общего у них примерно как у тебя с лошадью — у обоих четыре конечности и голова. Нет, конечно, это не одно и то же! Стражники это внутренняя городская стража, которая несет службу днем, это обычные люди! А вечером на улицах появляется Алая Гвардия. Их появление напоминает людям о том, что скоро наступит комендантский час, и если хоть кто-то задержится на улицу хотя бы на мгновение позже, чем солнечный диск скроется за горизонтом, его тут же убьют. Не глядя на пол и возраст. Прямо на месте.
Последние слова Тора произнесла почти шепотом, глаза ее потухли и опустились в пол, будто она переживала что-то личное.
— Вот прямо так? — уточнил я. — Нет, я понял, но… Это как-то в голове не укладывается. Убивать людей на месте только за то, что они немного не рассчитали время и не попали домой до заката… Серьезно?!
— Серьезнее некуда. Людям не обязательно быть дома, они могут скрыться в любой здании, главное — не оказаться без крыши над головой. У нас даже есть негласное правило, которое гласит, что путнику, просящемуся на ночлег в преддверие ночи, нельзя отказать.
— То есть, если я постучусь в любой дом в сумерках, меня пустят переночевать?
— В большинстве случаев, да. Люди очень боятся, что когда-то они тоже окажутся в такой ситуации, и тогда уже не пустят их.
Я буквально опешил:
— Но это же готовый бизнес-план для всякого рода грабителей! Стучишься в сумерках, проникаешь в дом — и готово! Жителей под нож, а добро — в мешок! А наутро — линяешь, будто тебя и не было! Неужели у вас никто еще так не делает?
— Делают. Постоянно делают. — тихо ответила Тора и шмыгнула носом. — Но остаться на улице люди боятся сильнее, чем быть ограбленными. Кто-то строит специальные предбанники, дальше которых путников не пускает, кто-то всю ночь не спит, если в доме незваный гость, охраняя покой домочадцев с оружием в руках… Но почти никто не нарушает неписаного правила, почти никто не откажет тебе в том, чтобы просто открыть дверь и впустить внутрь.
— Сюр какой-то. — пробормотал я. — Ну хорошо, а почему люди не дают отпор гвардейцам? Даже пусть их много, но ведь людей в любом случае больше! В конце концов, почему бы не спрятаться от гвардейца, если он побежал за тобой?
— Гвардейцам нельзя дать отпор. — Тора подняла глаза. — И их вовсе не много. В городе вроде такого их должно быть всего около пятисот штук.
— Штук? — не понял я. — Ты говоришь о них, как будто они — машины.
— Они не машины. Но они и не люди. Строго говоря, никто не знает, кто такие эти Гвардейцы.
— Приехали. — я вздохнул. — Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка. Что они хоть представляют из себя, эти Гвардейцы? Они машины, они животные, они… Что?
— Да вон, сам посмотри.
И Тора кивнула куда-то вперед.
Я перевел взгляд и от неожиданности чуть не споткнулся на ровном месте.
Впереди, в каких-то пятнадцати метрах от нас, над людьми на добрых две головы возвышалась гигантская карминовая статуя. Алая, как пионерские галстуки, величественная, как Эйфелева башня, пугающая, как фильмы по книгам Стивена Кинга. Тени от неспешно закатывающегося солнца, резкие как режущая кромка ножа, ложились на статую неровными линиями, еще больше изламывая ее силуэт и еще меньше делая ее похожей на человека.
Да, на человека статуя похожа не была. Вернее, была, но весьма отдаленно — количеством конечностей, здесь Тора была совершенно права. Две руки, соединенные на рукояти длинного, метра три длиной, копья такого же алого, как и все остальное, цвета, две ноги, что больше походили на толстенные тумбы, к каким привязывают причаливающие корабли. Все тело Гвардейца покрывал ребристый и неровный панцирь, выглядящий так, словно он на нем прямо вырос. Пальцы рук, если они вообще были, скрывались под толстыми броневыми накладками, мощные предплечья закрывали прямоугольные щитки, из-за чего руки казались гранеными, как карандаш. Плечи скрывались под мощными наплечниками с шипами и гребнями, которые будто бы сразу, без всякой шеи, переходили в сплошной шлем. Без единой прорези, без единого отверстия, напоминающий окаменевший и покрасневший колпак ку-клукс-клановца, шлем пронзал небо своей острой вершиной, такой же неровной, как и все остальные доспехи.
Казалось, что Гвардейца очень быстро и очень наспех высекли из глыбы красного камня, после чего каким-то образом оживили и заставили стоять столбом на перекрестке.
Хотя… Оживили ли его вообще? С трудом верится, что это гигантская махина, которая весит, наверное, как давешний медведь, вообще способна передвигаться на собственных ногах и по собственной воле. Максимум — на грузовике возить!
Но, стоило мне об этом подумать, как мы подошли к Гвардейцу почти вплотную — даром что по другой стороне улицы шли.
И тут — у меня сердце оборвалось прямо в пятки! — махина едва заметно повернула голову, будто бы провожая нас взглядом!
Твою мать, он все же живой! Теперь-то понятно, о чем говорила Тора и почему ее глаза так потухали, едва речь заходила о Гвардейцах — что вообще может противопоставить человек, да даже два, три, десяток человек — такой
