выдалась под стать настроению исследователей — зарядили хмурые дожди, дороги развезло и приходилось целыми днями сидеть дома. Николай Михайлович проводил дни напролет, попеременно разбирая служебные бумаги и собственные записи:
— Раз уж придется тут сидеть без милого моему сердцу дела, так, быть может, и рукопись свою доведу до пристойного вида с тем, чтобы ее побыстрей уже издать.
Работа эта по большей части была нудная и кропотливая. Пока сам Николай Михайлович приводил в порядок свои путевые записи, Колю он засадил за новое занятие:
— Поскольку книги, что я просил, товарищи мои наконец прислали, займись-ка ты их сортировкой. Выбери все, что мне может пригодиться в следующей экспедиции.
— Это когда снова на Ханку пойдем? — уточнил Коля.
Он знал, что Пржевальский собирался снова вернуться на озеро Ханка весной. Однако, что в этих книгах может быть интересного для них, уже видевших все воочию?
— Нет, с этой экспедицией все мне уже ясно, своим разумением обойдусь. Но наша с тобой экспедиция — еще так, разминка, показное школярское упражнение. Я, брат, пока только в самом начале пути, и в планах моих — дела по-настоящему великие. Хочу новые земли открывать, и не только во славу, но и с практической пользой для отечества. Так что ты собирай и выписывай в отдельную тетрадь все, что найдешь о Тибете. Тибет, Коля, — это сердце Азии, и я хочу своими глазами увидеть, как оно бьется, это сердце! Для начала собери все, что можно, о пустыне Гоби, о верхнем течении Желтой реки, стране ордосов и озере Кукунор. Туда наперво пойду, как только получу разрешение на экспедицию. И маршрут мне следует начинать обдумывать уже сейчас. Потому что, когда в Петербург вернусь пороги обивать — должен уже знать, о чем просить и с какой целью. Наука — она наукой, но одним научным интересом не обойтись. Здесь взгляд нужен куда обширней — еще и политический, и военный. Большую работу проделать надо.
Коля, корпя над потрепанными в дороге копиями китайских карт, мысленно ворчал:
«Ишь, придумал дело! Еще здесь всех дел не сделали, а ему уже в Петербург ехать! Разрешат ли еще новую экспедицию — неизвестно, а работу уж мне нашел. Сиди, спину гни. Не дай бог бездельничать!»
Но понемногу ему и самому стало интересно.
Тибет — самое таинственное место в Азии, это даже он знает. Где-то там, в сердце немыслимо высоких гор, есть заповедная страна, в которую не ступала еще нога белого человека. Китайцы наделяют тамошних жителей сверхъестественными свойствами, а у бурят больше всего почитаются ламы, посетившие Лхасу — священный город, центр этого странного и могущественного язычества. Найти затерянный в горах священный город, местоположение которого тщательно скрывают его обитатели, и пролить свет на его существование — такая задача не может не манить своим величием такого человека, как Пржевальский. И если для достижения этой цели придется идти через пустынные степи Гоби и дальше, до самого Пекина, — он дойдет. Вот уж в чем Коля, проведя с Николаем Михайловичем целый год, нисколько не сомневался.
Верхнее течение Желтой реки — Хуанхэ, и земли ордосов лежали на стыке границ Северного Китая и южной Монголии — мест, совершенно европейской наукой не исследованных. Немаловажным оказалось, что Ордос, лежащий в северном изгибе Хуанхэ и прилегающий к китайским провинциям Шень-Си и Гань-Су, расположен на пути к Тибету — заветной цели Пржевальского.
Разбирая бумаги, Коля в результате увлекся собственной загадкой. Вот, скажем, загадка Лоб-Нора. О таинственном городе Лоп, расположенном в начале великой пустыни, упоминает Марко Поло (глава 57 его «Книги» аккуратно переписывается Колей в отдельную тетрадь). Однако он ничего не пишет об озере. А вот в китайском трактате «Си-Юй-Ши-Дао-Цзы» Лоб-Нор упоминается, и есть сведения, что лежит оно в бассейне реки Тарим и вода в нем соленая. На карте Китайской империи 718 года это озеро тоже есть, однако расположено оно в совершенно другом месте.
Не сразу Коля решился показать свои выкладки патрону, но показав, все больше уверялся в своей правоте.
— Смотри, Николай Михайлович, — тыча в копию китайской карты, восклицал он. — Вот еще белое пятно, которое непременно нужно заполнить!
— Ишь, разошелся, — усмехнулся Николай Михайлович. — Ты от дела-то не отрывайся.
Но Колины заметки прочел внимательно и потом сказал:
— А ведь ты прав, тезка. Тут как минимум еще на одну экспедицию дело есть. И немалое.
Несмотря на уйму интереснейшей работы и железную дисциплину, сидеть дома подолгу Пржевальский не мог при всем желании и предпринял вместе с неизменной Ласточкой несколько вылазок с целью разведать окрестные леса. Однако, избалованный изобилием птицы и дичи на Ханке, возвращался разочарованным и ворчал, что на триста верст китайцы и тазы повыбили всю дичь, чтобы только повыгодней сбыть ее в Николаевске. Дважды вместе с Колей они ездили на лиман Амура, к Охотскому морю. Поскольку начался осенний пролет птицы, здесь, на берегах, держались стаи уток и гусей, и в оба раза набили они вдвоем, верно, штук семьдесят, оделив своей добычей знакомых офицеров. Но того выражения счастья на лице у Николая Михайловича не было, как не было здесь и привольной жизни наедине с природой, а по контрасту с ней все здешние недостатки так и лезли в глаза.
Командующим войсками области был контр-адмирал Фуругельм, а начальником штаба, в распоряжение которого поступил Николай Михайлович, — генерал-майор Тихменев, — тот самый, к которому Николай Михайлович писал из гавани Ольги (кстати, его ходатайство лейтенант Векман передал, и в судьбе девочек генерал Тихменев принял живейшее участие). С заместителем Тихменева, Иосифом Гавриловичем Барановым, Николай Михайлович сошелся накоротке, равно как и с другими старшими адъютантами, — Степановым и Губановым. К сложившейся офицерской компании примкнули подполковник для особых поручений Бабкин и дивизионный доктор Плаксин.
Люди они были, на взгляд Коли, хорошие, только много пили, что являлось самым распространенным пороком в здешних местах. Пили чаще водку, потому как красного вина было дорого и не достать. Николай Михайлович ко всем своим прочим достоинствам обнаружил способность много пить, не пьянея, а только становясь больше румяным и красноречивым. Эта способность куда более его недавних подвигов завоевала ему в местном обществе уважение. Впрочем, его азарт и умение в карточной игре сохранять полнейшую невозмутимость ценились не меньше.
— Да уж, брат, оценку наших исследований следует оставить ученым деятелям, здесь ими никого не впечатлишь, уж скорее, наоборот, — говаривал Николай Михайлович. — Чаще всего тут слышу что-то вроде «И охота тебе было тащиться в эдакую даль!» Но вот как только дойдет дело насчет выпить —
