шли пострелять. От ранних подъемов и долгих прогулок по холоду к девяти часам вечера оба исследователя засыпали богатырским сном.
К концу марта появились белый журавль, или стерх, чомга, перепел и великолепная утка-мандаринка. В то же время начался валовой пролет больших и малых гусей, или казарок, белых цапель, жаворонков и лебедей-кликунов. За охотой и работой время летело, как пуля, выпущенная из дробовика. Коля заглянул в календарь только когда гомон на берегах реки стал стихать. Это было уже во второй декаде апреля, хотя ночью еще стояли довольно крепкие морозы, а лед на озере и не думал таять.
Впрочем, весна на Ханке, как и во всей Сибири, приходит вдруг. После десятого апреля наступили ясные дни, и солнечное тепло принялось стремительно гнать зиму. Валовый пролет лебедей и гусей закончился, только изредка запоздавшие стада садились на Сунгачу или на вскрывшиеся уже к этому времени ото льда мелкие речки. Но зато теперь огромные стаи мелких лесных пташек, — соловьев, завирушек, славок, ласточек, рассыпались в небе, словно брошенные по ветру горсти зерна. Казалось бы, эти картины день за днем могут приесться, но на самом деле каждый день приносил что-то новое: то охота выдалась удачная; то заметили луня; то, запрокинув голову, с восторгом наблюдали за токованием японского бекаса, который, взвившись высоко вверх, затем с характерным свистом ракетой летит к земле, а когда кажется, что сумасшедшая птица вот-вот в нее врежется, меняет полет и спокойно взмывает снова.
Однако не одними птицами кишели весной сунгачинские равнины. В апреле начался и ход диких коз, которых теперь Николай Михайлович и Коля добывали чуть не каждый день. С половины апреля поток птиц начал потихоньку иссякать, а те, что остались на Сунгаче постоянно, уже сели высиживать яйца. Зато долины и освободившаяся гладь озера оделись нежной весенней зеленью и вокруг один за другим начали распускаться весенние цветы.
И все же, невзирая на вовсю заявлявшую о себе весну, погода продолжала оставаться суровой. Ночью стояли, бывало, морозы до минус 5. 18 апреля поднялась сильная метель, и ночью сильным ветром наконец взломало лед на Ханке, который с тех пор начало выносить по Сунгаче вниз. Несколько дней исследователи наблюдали за ледоходом, делая замеры температур и толщины льда. При этом, стоило отойти пару верст от озера, градусник мог показывать +18.
Едва Ханка очистилась ото льда, одиночество путешественников было наконец нарушено людьми. В двадцатых числах увидали на Сунгаче лодку. Оказалось, что в это время начинается по Сунгаче сильный ход осетров и калуг, и местные жители выезжают к устью, чтобы ловить их неводом и бить острогой. Это последнее занятие, воодушевившись, Николай Михайлович решил попробовать, но и у него, и у Коли, вышло оно неудачным. А вот неводом поймали двухметрового осетра, и крестьяне, немало насмеявшись упражнениями исследователей с острогой, отсекли им от осетра голову и хвост, которые в тот же день были превращены в изумительную ушицу.
— Что за благодатный край! — повторял в очередной раз Николай Михайлович, когда они с Колей, поев, вышли полюбоваться закатом. — Только зимние запасы на исходе — полетели птицы. Птицы прошли — козы идут. За козами — осетры, да и яйца хоть в подол собирай. А потом уж и лето в силе, земля ждет! Вот поживем здесь, коли не отзовут, до самой осени, тот-то еще чудес навидаемся!
Его надеждам не суждено было сбыться. Едва только начался июнь, на лодке приплыл из Камень-Рыболова казак с пакетом. Чуя неладное, Коля с замирающим сердцем ждал, когда Николай Михайлович прочтет пакет, и по тому, как нахмурились его брови, уже все понял. Наконец, кончив чтение, Николай Михайлович тяжело оперся о стол и сказал:
— На Уссури пришло несколько сот хунхузов. Эти китайские разбойники уже три деревни наших пожгли, а местные манзы их укрывают, да и сами, того и гляди, следом поднимутся: их, видишь ли, права на золотые разработки лишили! Весь край объявлен на военное положение. Нет тут нам больше покоя, Коля… Меня вызывают в ставку.
Глава 9
Восстание хунхузов. — Осень 1868 г. в Николаевске. — Игры в карты. — Золотой фазан. — Злая надпись.
В Хабаровку добрались уже к июлю. Здесь Николай Михайлович, явившись к начальству, тут же получил назначение командующим штаба на Сунгаче. Коля осаждал старшего товарища просьбами взять его с собой. И вел осаду до того настойчиво, что как-то Николай Михайлович, не выдержав, рявкнул:
— Да ты почище сунгачинского слепня пристал. Не возьму. Сказал — не возьму! Не в охотку еду! Было бы добровольное дело — с удовольствием с тобой поменялся бы, езжай, коли жизнь не мила! Но у меня есть долг, и у тебя, стало быть, долг передо мной есть: плоды трудов наших привести к порядок и приготовить к отправке. За глаза и уши хватит, а оставить мне это больше не на кого! Будь любезен вспомнить, зачем мы целый год тяготы выносили!
Коля, как и всегда, не посмел возражать, поскольку в такие минуты Николай Михайлович делался очень грозным и непослушания не терпел. Быстро поняли это, похоже, и хунхузы, потому что не прошло и месяца, как на вверенном Николаю Михайловичу участке порядок был восстановлен. Он вернулся в Хабаровку, где Коля даже не чаял увидеть его так скоро. Вернулся серый от усталости, исхудавший и хмурый. На расспросы Коли отрубил одно:
— Не хочу говорить. Служебное дело, не для твоих ушей!
Но потом из обрывков слухов Коля уловил, что расправа с разбойниками была короткой и жестокой, какую только они и поняли, враз убравшись восвояси.
Однако, несмотря на столь быстрое и успешное выполнение Николаем Михайловичем своего поручения, отправиться обратно на озеро Ханка не вышло. Две недели просидели в Хабаровке, ожидая дальнейших указаний, а затем Николай Михайлович получил пакет с назначением в Генеральный штаб в городе Николаевске. Планы экспедиции срывались, и Коля ожидал справедливого гнева, однако Николай Михайлович велел собираться безо всяких разговоров. Памятуя о тяготах зимнего путешествия, Коля уже к началу сентября раздобыл все необходимое, и они покинули Хабаровку.
В Николаевск Николай Михайлович ехать не хотел, да и Коля тоже, потому путешествие вышло безрадостное. С грехом пополам добравшись, Николай Михайлович тут же пошел докладываться в штаб. Там, едва переступив порог, тут же получил ворох служебных заданий, все больше канцелярского свойства. Коле и не нужно было ничего говорить — он прекрасно знал, что Николай Михайлович с его охотничьим азартом и беспокойным нравом терпеть не может канцелярию.
Осень в Николаевске
